В комнате два компьютера, а вдоль двух стен всякое разное оборудование безумного профессора, в котором я совершенно не разбираюсь. Перед одним окном длинный пульт управления со множеством переключателей, кнопок, рычажков, приборных дисков, индикаторных лампочек, ни одна из которых не горит. Темны и мониторы, и экраны компьютеров. Похоже, здесь давно уже никто не работает. С другой стороны, пыли нет, все идеально чисто, словно эту комнату герметично закрыли после приостановки проекта.
Из окон я вижу верхнюю часть серебристой сферы. Она выглядит Луной, опускающейся на Землю.
В дальней стене стальная дверь, запертая. На высоте двух третей — смотровое окошко, квадрат со стороной в шесть дюймов, и, поднявшись на цыпочки, я могу в него заглянуть, да только в комнате, что за окошечком, темно.
Голос — по интонациям большого поклонника Дарта Вейдера — обращается ко мне из потолочных динамиков громкой связи:
— Джоли Энн Гармони.
Отворачиваясь от стальной двери, я говорю:
— Опять вы за свое.
— Расскажи мне о Норрисе Хискотте.
— Вы же подслушивали, так что знаете все, что я рассказала Гарри.
— Это правильно.
— Тогда вы слышали все, что только можно услышать.
— Я выслушал бы еще раз.
— Вам следовало запоминать все сразу. Вы что, извращенец, наслаждающийся страданием других людей?
После паузы он говорит вновь, безо всяких эмоций, за исключением любопытства:
— Похоже, ты меня недолюбливаешь.
— У вас отлично развита интуиция.
— Почему ты меня недолюбливаешь?
— Подслушивание, подглядывание… это вам не в плюс?
— Я только выполняю свою работу.
— И что у вас за работа?
— Это секретная информация. Расскажи мне еще раз о Норрисе Хискотте.
— Зачем?
— Я хочу сравнить то, что ты говорила Гарри, с тем, что сейчас расскажешь мне. Могут появиться существенные несоответствия. Снова расскажи мне о Норрисе Хискотте.
Эти последние пять лет плохо на мне отразились, позвольте вам признаться, и что может погубить мою жизнь после смерти Хискотта и нашего освобождения, так это мое нежелание выполнять указания других, даже в мелочах. Я уже этого терпеть не могу. Действительно не могу. Если мои отец и мать говорят мне, что надо что-то сделать, вместо того чтобы объяснить или попросить, я просто взрываюсь. Выхожу из себя, а ведь родители хотят мне только добра. Я и так должна делать все, что велит мне Хискотт, что он заставляет меня сделать, как это было в случае с Макси. Этого уже предостаточно. Я говорю о том, что мне, возможно, никогда не удастся найти работу, если босс будет указывать мне, что надо делать, потому что у меня тут же появится желание расквасить ему нос или ударить сковородой. И после слов этого парня о том, что я должна рассказать ему о Хискотте, я выхожу из себя, потому что рождена не для того, чтобы жить на коленях, целый день говоря: «Да, сэр» и «Пожалуйста, сэр».