— Вождь, черт бы тебя побрал, что ты копаешься! Ух, у тебя палец в крови. Что, этот монстр тебя укусил? Кто-нибудь, завяжите Вождю палец — быстро!
— Мы снова входить в косяк! — кричит Джордж, и я забросил леску и увидел, как кусок сельди исчез среди темных сине-серых спин лосося, и леска с шипением ушла в воду.
— О нет, ты ведь не будешь, черт тебя побери! О нет…
Девушка вскочила, зажав толстый конец удочки между ног и вцепившись обеими руками пониже катушки, и катушка, раскручиваясь, била ее по рукам.
— О, ты ведь не будешь…
На ней все еще была зеленая куртка Билли, но катушка вертелась, как вентилятор, и куртка распахнулась, и каждый увидел, что футболки на ней больше нет. Все вытаращились, пытаясь одновременно совладать с собственной рыбой, увильнуть от моей, которая бьется в лодке, а ручка катушки трясет ее грудь с такой скоростью, что ее соски кажутся просто двумя красными пятнышками!
Билли бросился на помощь. Обхватил ее сзади и прижал удочку к груди, и катушка остановилась, прижатая к ее телу. Ее груди казались такими твердыми, что я подумал, они с Билли вполне могут поменяться ролями, только она все равно удержит удочку.
Неразбериха продолжается довольно долго, а в открытом море — это одна секунда. Все несут вздор, борются, сыплют проклятиями, пытаются удержать свои удочки, одновременно глядя на девушку; шумная битва между Скэнлоном и моей рыбой под ногами; лески запутались и рвутся каждая в свою сторону — они танцуют и пляшут в руках, так же как пенсне доктора зацепилось за леску, и рыба кидается на линзы, принимая их за наживку, и девушка ругается последними словами и смотрит на свою обнаженную грудь, одна — белая, другая — ярко-красная, а Джордж в довершение всего перестает смотреть вперед, врезается в бревно, и двигатель глохнет.
И все это время Макмерфи смеется — он смеется над девушкой, над ребятами, над Джорджем, надо мной, высасывающим кровь из пальца, над капитаном, оставшимся на пирсе, и над мотоциклистом, и над ребятами с заправки, и над пятью тысячами домов, и над Большой Сестрой, надо всем. Он знает: ты должен смеяться над тем, что тебя тревожит, просто чтобы сохранить душевное равновесие, удержать мир, чтобы он окончательно не снес тебе крышу. Он знает: у всего есть темная сторона; что мой палец дико болит, и что его подружка поранила грудь, и что доктор потерял свои очки, но он не позволяет боли заслонить юмор, так же как не позволяет юмору заслонить боль.
Замечаю, что Хардинг в изнеможении повалился рядом с Макмерфи — и тоже хохочет. И смеется Скэнлон со дна лодки. Над самим собой, как и над всеми нами. И девушка, у которой в глазах все еще плещется страдание, когда она переводит взгляд с белой груди на красную, она тоже начинает смеяться. И Сефелт, и доктор — все.