И здесь он чувствовал себя какой-то наряженной куклой и не ощущал жизни. Жизнь, по его понятиям, состояла в лазаньи по канатам, в «смотрении вперед», в мытье палубы, одним словом, в той веселой деятельности, которую прежний дед его называл работой. А это разве жизнь — ходить по палубе и смотреть на чаек? С тоски подохнешь!
Учитель географии объяснял ему разные очень интересные вещи, научил его определять широту и долготу местности по высоте солнца, научил его пользоваться секстантом, подзорною трубою и другими морскими инструментами. Эдуарда все это очень интересовало, но ему было досадно, что всем этим он занимается как любитель, как праздный путешественник. «Когда капитан смотрит в трубу, — думал он, — он смотрит за делом. Я смотрю так, просто... здорово живешь».
И поэтому, глядя на милый ему океан, Эдуард очень часто зевал во все горло, не потому, что хотел спать, а потому что ему было невыносимо скучно.
— Не угодно ли мистеру Эдуарду посмотреть туда? — сказал однажды капитан, подавая Эдуарду подзорную трубу.
Тот посмотрел.
— Маркизские острова! — вскричал он радостно, как вскрикивает человек, увидавший старого знакомого.
— Они вам знакомы?
— Еще бы... я тут... бывал когда-то.
Он вспомнил, какая бывало суета поднималась прежде при виде этих же самых островов. Надо было все приготовить ко входу в порт, во-время стать на свое место, увернуться от поощрительного тумака кого-нибудь из старших. А теперь что? Кто-то суетится вокруг него, а сам он стоит, сложа руки, и только любуется этими зелеными душистыми островами.
С горя он даже пошел в каюту и заснул.
Он не видал поэтому, как входили в порт.
Разбудил его Володя, ворвавшийся в каюту красный, как кумач, возбужденный и взволнованный.
— Ленинград! Ленинград! — кричал он.
— В чем дело? — спросил удивленно Эдуард.
Володя еле мог говорить.
— Русский пароход «Ленинград» стоит на рейде! — наконец пробормотал он, хотя еще решительно не знал, почему это так для него важно. Но нет. Особым чутьем он понимал, что это для него очень важно.
Москва как-то сразу стала ближе. Немного, но все-таки ближе.
* * *
Была теплая облачная ночь.
По палубе «Джона Рингана», осторожно крались две тени.
Они скользили неслышно, пробираясь к носу судна, поминутно останавливаясь и прислушиваясь.
Они замерли вдруг, вглядываясь в темноту и задерживая дыхание.
Тихий свист донесся из мглы.
Тогда обе тени перекинулись через борт судна и скрылись во мраке.
Послышался легкий всплеск.
Вахтенный, клевавший носом, поднял голову.
Однако все было так тихо, что он тотчас же снова задремал.