— Едем к Бубнову.
— Да вы б сказали, кого ищете, ваша милость, а? Может, я и знаю…
— Навряд ли, брат. Трогай.
Они побывали в бубновской «дыре» в Ветошном переулке, где в подвальном помещении днем и ночью шла крупная игра, заехали на Таганку, в лавки торговцев краденым, добрались до Грузин, где на цыганской улочке Живодерке Владимир долго расспрашивал барышников — к восхищению Мишки, на их языке, — потом зачем-то отправились на Конный рынок… И отовсюду странный господин возвращался целым и невредимым, но извозчик видел, что настроение его портится больше и больше. Уже поздним вечером, в полной темноте, Владимир вышел из самого лучшего московского дома свиданий на Сретенке и отрывисто, устало бросил:
— К дому графини Грешневой, в Столешников.
«Ого!» — мысленно перекрестился Мишка, но говорить ничего не стал. На Сретенке, ожидая седока, он успел напоить сивку из «басейни», и немного отдохнувшая лошадка бежала споро и охотно.
Дом графини Грешневой в Столешниковом переулке сиял всеми окнами: у хозяйки был вечер. Спрыгнув на землю у ворот, Владимир взглянул на извозчика:
— Что ж, Михайло, прощай на этом. Вот тебе рубль… и еще один… В расчете?
— Дозвольте еще обождать?
— Нет, брат, на этом все. Спасибо тебе.
— Зря проездили, ваша милость? — пряча за пазуху деньги, спросил извозчик. — Не нашли кого хотели?
— Нет, — помолчав, ответил Владимир. — Что ж… будем надеяться, еще повезет.
— Ежели занадоблюсь — так у вокзала завсегда меня сыщете! Оченно приятно с вами дело иметь было!
— И мне с тобой так же. Будь здоров. — Владимир подошел к запертой калитке, стукнул в нее, сказал несколько негромких слов отворившему дворнику и, махнув на прощание рукой извозчику, исчез в темном дворе. Мишка вздохнул и хлестнул сивку.
Войдя во двор, Владимир не пошел к освещенному голубыми фонарями парадному, а свернул на узкую, едва заметную, засыпанную палым листом дорожку, ведущую к черному ходу. Толкнув низкую дверь, молодой человек пересек темные сени и очутился на кухне графини Грешневой, где плавали облака пара, пахло пирогами и гремели котелки.
— Здравствуй, Фекла! Бог в помощь! — поздоровался пришедший.
Кухарка — еще молодая баба с плотно сбитой фигурой в заляпанной суконной юбке и распахнутой на груди нанковой рубахе — тяжело бухнула на стол исходящую паром кастрюлю и, вытирая запястьем пот с лица, сощурившись, глянула на гостя. И тут же ее красное, лоснящееся, щекастое лицо расплылось в улыбке:
— Ой! Никак господин Черменский? Владимир Дмитрич пожаловали?! Ой, и сколько ж вас не было-то?! С весны, поди, не показывались? И не совестно так долго не захаживать?