— Нет, Соня… я не об этом. Я просто подумала, что, может быть, бог вспомнил о нас, Грешневых… В конце концов, мы не виноваты, что так сложилась жизнь, что все мы оказались прокляты. Сергея давно нет, я — продажная женщина, Катя — мошенница и воровка, ты — на содержании у подлеца, из-за которого не можешь жить с любимым человеком… Я подумала — вдруг это подарок судьбы для тебя? Возможность вырваться из проклятого круга? Хотя бы ты, ты одна… Представь, ты станешь знаменитой, будешь петь в России, получать ангажементы из-за границы, специально для тебя станут писать оперы лучшие композиторы…
— А-а-аня… Я и не думала, что у тебя такая фантазия… — сквозь слезы улыбнулась Софья. — Уж кто-то, а мы с тобой знаем, что чудес не бывает. В одном ты права: нужно успокоиться. Когда я завтра приду к Альтани и объявлю, что отказываюсь от партии, у меня должна быть ясная голова.
Анна в упор посмотрела на сестру, встала во весь рост и отчеканила:
— Соня, не смей этого делать! Я твоя старшая сестра, ты должна меня слушаться! Есть вещи, которые я понимаю лучше тебя!
— Моя оперная карьера, например?! — попыталась взбунтоваться Софья, но бунт был подавлен на корню.
— В первую очередь!!! Ты еще молода, ты не знаешь людей, не понимаешь собственного таланта, и я не прощу себе, если ты загонишь его в землю! И если ты меня не послушаешься, мы поссоримся раз и навсегда!
Софья вздохнула. Тоже встала, подошла к сестре и обняла ее за плечи.
— Аня, всё, что угодно, только не ссора с тобой. Но ты еще убедишься: мы совершаем большую ошибку.
— Это ты убедишься, что нет, дурочка. Идем пить чай и поговорим заодно о Чайковском. Знаешь, я ведь была ему представлена на первом исполнении «Онегина» в консерватории. Правда, не уверена, что он меня помнит, но… Это был такой волнительный момент! Я, как гимназистка, от восторга не могла и двух слов сказать. А Петр Ильич был очень любезен! Наверное, он решил, что графиня Грешнева мало того что имеет подмоченную репутацию, так еще и круглая дура… Как это жаль!
На другой день Софья в назначенное время стояла возле рояля, за которым сидел Альтани. За десять уроков с концертмейстером она выучила всю партию, еще две недели ушли на спевки с исполнителями других партий, и начались репетиции с оркестром и подготовка к спектаклю.
Софья как в воду глядела, когда убеждала сестру, что в театре произойдет раскол. Труппа распалась на два лагеря: в первом, довольно обширном, находились друзья и поклонники Нравиной, этой действительно великолепной актрисы, двадцать лет сводящей с ума Москву и Петербург, пропевшей несколько сезонов в Ла Скала и Гранд-опера, имеющей за плечами «Русалку», «Аскольдову могилу», недавнюю премьеру «Мазепы» и, разумеется, «Евгения Онегина», который два года назад впервые исполнялся в Большом, и за дирижерским пультом был сам Чайковский. Кроме того, Онегина пел Осип Заремин, муж Нравиной, с которым она не расставалась уже много лет. Злые языки утверждали, что их союз неразрывен лишь потому, что Осип Михайлович весьма снисходителен к романам блистательной супруги и в упор не желает замечать ее связи с одним из великих князей, о коем по всей Москве ходили эпиграммы.