— Боже мой, Нина, что же это такое?! — паниковала Софья, оставаясь наедине с подругой. — Я должна буду петь с Зареминым? С мужем Нравиной?! Ведь это же просто провокация! Я знаю, что Осип Михайлович ходил просить Альтани о том, чтобы Онегина дали кому-нибудь другому, и он прав, он благородный человек!
— О-о, нет, Соня, это не благородство, а закон самосохранения! — давясь смехом, возражала Нина. — С тобой Заремину петь лишь три часа, а с Нравиной мучиться всю оставшуюся жизнь… если ему здоровье позволит. Представляешь, какое существование Аграфена Ильинична ему сейчас устраивает, а ведь Заремин, бедный, не отвечает за решения дирекции! Видишь, он даже готов был отказаться от Онегина, а это его звездная партия, Заремина в день премьеры выносили из театра на руках, двадцать два вызова, чуть потолок не рухнул от овации! Манечка Федорина из хора живет с ними у одной хозяйки, так, не поверишь, она уверяет, что дом трясется от нравинской истерики каждый вечер! А кому это все приходится выслушивать? Заремину!
— Боже мой… — содрогалась Софья. Она уже не раз пыталась осторожно убедить Альтани, что вовсе не желает… не чувствует себя готовой… боится сорвать голос в сложной партии… Но старик дирижер был неумолим:
— О степени готовности вашего голоса, мадемуазель, позвольте судить мне! А если вы не желаете исполнять решения дирекции, то получите в кассе расчет и идите в оперетту к Лентовскому, он, кажется, как раз ищет певицу для «Прекрасной Елены».
— И пойду!!! — взвилась она, хватая с рояля клавир «Онегина» и устремляясь к двери.
— Постойте, мадемуазель!!! — загремел Альтани, и испуганная Софья, выронив ноты, замерла на полушаге.
— Извольте прекратить истерику! И продолжим заниматься! Девочка, поймите же, что вы настоящая Татьяна! Я тридцать лет дирижер этого театра и худо-бедно разбираюсь и в голосах, и в исполнительницах! Я тоже вижу, что сейчас творится в труппе, но поверьте, театр без интриг — не театр! Если вы хотите быть певицей, извольте привыкать и к зависти, и к интригам, и к сплетням! Не можете — ступайте в монастырь петь там «Богородицу»! Вы ни в чем не виноваты, и не сметь указывать дирижеру, занимайтесь своими обязанностями, оссupati dei cazzi tuoi, porca Madonna!
— Misura le parole!!! Che troiata! Diabolo! — заорала и Софья, еще не растерявшая свой запас неапольских ругательств.
От неожиданности Альтани умолк, растерянно поскреб седую шевелюру и вдруг, показав ряд великолепных, белых зубов, рассмеялся. Софья тоже нервно хихикнула, каждый миг готовая обратиться в бегство.