— Лезьте! С той стороны есть еще лаз, по нему уйдете в огород, а там в поле.
Пока он подсаживал Безрукого, немец вошел во двор и направился прямо к сараю. Значит, заметил. Одного или обоих?
Коняхин закрыл лаз, схватил сидевшую на гнезде курицу и пошел навстречу немцу.
— Хальт!
Пришлось остановиться. Курица затрепыхалась в руках..
— Хенде хох! — немец навел на него пистолет.
Пришлось выпустить курицу. Стал объяснять немцу, что заходил в сарай, чтобы поймать курицу, но тот, должно быть, не понимал, смотрел настороженно и недоверчиво.
Из дому выбежала бабушка Ганна.
— Погоди, не стреляй, — уговаривала она немца. — Это мой сын. Понимаешь, сын!
Но немец не понимал. Тогда его стал убеждать Коняхин:
— Она мутер, а я киндер. Можешь ты это понять?
— Во-во, я мутер, — подхватила бабушка Ганна.
Но немец оттолкнул ее и снова поднял пистолет. Целился он медленно и деловито, целился прямо в лицо, Александр не понял: то ли немец решил пошутить, то ли в самом деле может выстрелить. Если только шутит, черт с ним. Ну а если не шутит?
Бабушка заслонила его собой и крикнула немцу:
— Стреляй в меня! Это мой сын, и лучше мне умереть самой, чем увидеть его мертвым.
В ней было столько отчаянной решимости, что немец опустил пистолет, круто повернулся и пошел со двора.
Несколько дней Коняхин скрывался в доме Александра Безрукого, а когда штаб немецкой части уехал, опять перебрался к старикам Левченко. Но вскоре пришел тот самый писарь комендатуры и предупредил:
— Ночью будет облава. Уходи в лес, там свяжешься с партизанами.
— А как я их найду?
— В лесу народу много, подскажут.
Народу в лесу действительно оказалось много. То тут, то там горят костры, греются люди. Тут и подростки, и женщины, и старики, и дети.
— А где же партизаны? — спросил Коняхин одного паренька.
— Кто их знает? Говорят, где-то тут недалеко, а где именно, не знаю.
— А это что за люди?
— Такие же, как мы. Кто от облавы убежал, а кто еще раньше ушел. Из разных сел набрались. Эти вот из Саворки, а вон тех и не знаю. Сейчас немцы боятся в лес заходить. Да им, наверно, и не до этого теперь, фронт-то, слышите, совсем близко.
И верно, до леса доносился неясный гул. «Еще километров тридцать, не меньше», — прикинул Коняхин.
Утром он приметил на опушке повозку в парной упряжке. В ней за кучера сидел паренек лет шестнадцати, а сзади — мужчина с большой окладистой бородой. Он внимательно наблюдал за селом.
Коняхин подошел, поздоровался.
— Будь здоров, — ответил мужчина и отвернулся, давая понять, что на этом разговор окончен.
Александр улыбнулся:
— А ведь вы не из местных.