И ее снова тошнит, но уже насухую. Липкая слюна повисает на губах и, замерзнув, превращается в белые иглы. Юлька-Свава сбивает их щелчками. Иглы ломаются с хрустом.
Как ветки дерева, на котором зреют кости.
Ветки сухи, а корни источены червем, но все еще крепки. Они сидят в скале и держат скалу, не позволяя рассыпаться. А на скале стоят ворота, столы и лавки. И Юлька почти уже вспоминает название этого места… ей надо вспомнить… она пытается, пытается и трет виски пальцами, потом и царапает, продираясь сквозь кожу.
— Выпей, — предлагают ей, и слово вновь ускользает.
Оно ловкое, как свежий мертвец, что надеется спрятаться от Свавы в морских глубинах.
А в горсти кровь.
Это не та кровь, что щедро поила земли и воды, что собиралась бурыми ручьями и реками полноводными, а те неслись выше и выше, к самым корням дерева, на котором стоит мир.
Та кровь была сладка.
А эта?
— Попробуй, — говорит Юльке беловолосый человек. — Ты же хочешь? Бери! Мне не жалко.
— Нет! — возражает кошка.
— Не тебе решать.
Человек улыбается. Он похож на Джека или Джек похож на него? Разве это важно? Ничуть.
Кровь пахнет ирисками. Сладкими-сладкими, вязкими-вязкими. Юлька помнит их вкус и то, как прилипают они к зубам — потом долго приходится выковыривать, спичкой ли, зубочисткой.
Ириски она любит.
И кровь.
Она пила из родников и купалась в реке, которая была обжигающе горяча. Бурые воды лечили раны, унимали боль и все то, что было человеческого в Сваве.
Это правильно: валькирии — уже не люди.
— Тогда чего ты ждешь? Или боишься?
— Нет, — отвечает Юлька и прячет руки за спину.
На запястьях уже прорастают перья, и на плечах тоже. Плечи от этого чешутся, и голод становится невыносимым. А кровь течет из дыры в груди человека. Большой, просто огромной дыры, и Юлька понимает, что человек, наверное, бог. Ведь только бог способен выдержать удар копья, и напоить ее, Юльку, своей кровью. Она станет сильной и возьмет бога с собой.
Туда, где открыты врата, мертвы во?роны, а волки жрут друг друга. И кабан обрадуется, поймав клыками бога.
Она наклоняется к ладони.
— Стой!
Кошка кричит. И ледяные плясуны замирают, послушны крику.
Советница Снот встает на задние лапы. Ее тело выворачивается наизнанку и растет, питаемое тающим льдом. Белая шкура облазит клочьями, впрочем, как и черная, прячущаяся под белой.
Два цвета не смешиваются, разделяя огромное, раздутое тело пополам. И чернота гниющей плоти соседствует с морозной белизной.
Свава, которая отчаянно требует крови, умолкает.
Она помнит это лицо, которое слишком ужасно, чтобы смотреть на него без содрогания. Желтый глаз расположен над синим, и оба одинаково слепы. А нос, широкий нос с вывернутыми ноздрями, из которых торчат серебряные иглы, давно утратил способность различать запахи. Лишь рот жив. Извиваются губы-черви, то обнажают десны со стертыми зубами, то смыкаются, почти исчезают с лица.