Никто не знает, какому племени принадлежат эти рисунки. Нынешние аборигены, согласно Маунтфорду, утверждают, что ни они, ни их предки не имеют к ним никакого отношения, картины создали мими (люди-духи), а изображенные на скалах фигуры — их автопортреты. Судя по рисункам, тела мими тонки, как тростинки, и так хрупки, что могут сломаться от сильного ветра. Они охотятся, готовят на костре пищу, едят, танцуют корробори, как и аборигены. Живут они среди скал, но никто их никогда не видел, потому что мими очень робки и обладают острым слухом. Заслышав шаги человека, они дуют на поверхность скалы, и та послушно раскрывается перед ними, мими проскальзывают внутрь, и скала вновь смыкается.
Говорят, что это добрые духи; в сцене охоты, однако, можно увидеть двух злых ведьм — мамаракайн. У них, как и у мими, тоненькие тела-тростинки, но нарисованы они красной охрой, а лица имеют треугольную форму. Аборигены верят, что злые ведьмы воруют у людей печень, жарят ее и съедают. На рисунке в руках у них можно видеть веревочную петлю — принадлежность колдунов, с помощью которой они переносятся по ночам на огромные расстояния.
Для съемок наскальных росписей мы пользовались небольшой, но очень мощной лампой на батарейках. Однако осветить ею фриз с изображением баррамунди оказалось невозможно: он был слишком велик. И здесь нам помогла сама природа. Картина помещалась на западной стене утеса Обири, и каждый вечер солнце, прежде чем исчезнуть за горизонтом, в течение десяти минут заливало пещеру светом, являя рисунок во всей красе. За эти десять минут надо было успеть его снять. Изображение было многоплановое, почти все участки стены густо расписаны; мы решили, что во время съемок я буду выступать в роли экскурсовода и, проходя вдоль фриза, показывать фигуры и рассказывать о них. Идея требовала синхронной записи.
Мы приготовились отснять этот эпизод в последний вечер у Обири. Боб проверил свою аппаратуру, а Чарльз установил камеру задолго до расчетного времени. Я отрепетировал все движения, прохаживаясь вдоль стены под критическим оком Чарльза и Боба. Любая оплошность лишила бы фильм красочных кадров, а возвращение в Нурланджи нельзя откладывать, запасы воды были на исходе, и, пропусти мы сегодняшний заход солнца, пришлось бы уезжать из лагеря, так и не засняв баррамунди. Тщательно приготовившись, мы ждали момента, когда солнце опустится, осветив пещеру, и густая охра заиграет всеми оттенками.
И вот этот миг настал. Весь фриз осветился снизу доверху. У нас было ровно десять минут.
Не успел Чарльз включить камеру, как Боб испустил крик отчаяния: магнитофон словно нарочно загудел электронными внутренностями! Ии о какой записи не могло быть и речи. Боб лихорадочно разобрал прибор и разложил детали на плоском камне. Все провода были целы, никакой поломки отыскать не удалось. Он снова собрал магнитофон, на всякий случай решив не укладывать его в корпус. И тут Боба осенило: солнце сильно нагрело то место, где стоял магнитофон. Видимо, в этом было все дело — известно, что некоторые транзисторы не выдерживают высокой температуры. Боб поставил магнитофон в тень и начал обмахивать его шляпой. Пронзительный свист в наушниках стал постепенно утихать. Чарльз продолжал снимать, а Боб прилежно остужал магнитофон. Кассета кончилась, буквально через минуту солнце нырнуло в кустарник, и пещера погрузилась в полумрак…