Пять лет назад, когда суда департамента социальной помощи пристали к песчаному берегу в устье реки Ливерпул, здесь не было ничего, кроме мангров. С тех пор из Дарвина, за триста морских миль, сюда начали завозить строительные материалы, мешки с цементом, тракторы и продовольствие. Приехавшие бригады плотников и каменщиков, работая в монашеском уединении, уже построили школу, больницу, столовую, склады и дома для работников станции, как называются отделения департамента. Были заложены сады, расчищен плац и засеяно травой футбольное поле. На высокой мачте развевается австралийский флаг.
Между тем люди, ради которых все это делалось, ютились на окраине станции. Одни жили в шалашах из коры, в беспорядке рассыпанных вдоль извилистого берега. Это были гунавиджи, племя приморских аборигенов. Мужчины делали долбленые челноки и ловили в море черепах и баррамунди, а женщины целый день бродили по мелководью возле рифов, собирая моллюсков и крабов.
На другом конце станции, среди тонких ростков эвкалиптовых деревьев, жило племя бурада. В отличие от гунавиджи они никогда не были связаны с морем; раньше бурада обитали в глубине Арнемленда, собирая корни и охотясь на бандикутов[5] и валлаби в зарослях кустарника.
Некоторые аборигены носили потрепанную европейскую одежду, но на большинстве мужчин были лишь набедренные повязки — квадратные кусочки материи, завязанные на бедрах. Цвет кожи у них иссиня-черный, такой интенсивности и густоты, какой мне не доводилось видеть нигде в мире. Худые руки и ноги придавали им болезненно-изнуренный вид. На самом деле сухощавость — характерная особенность телосложения аборигенов. Волосы у них шелковистые, волнистые и совсем непохожи на жесткие курчавые шевелюры африканцев. Сильно выступающие надбровные дуги, приплюснутые носы с широкими ноздрями и непропорционально большие рты не соответствуют европейским канонам красоты. Но сияние улыбок, доброжелательность взглядов и грациозная легкость движений придают им обаяние и прелесть.
Нас предупредили, чтобы мы не рассчитывали на жилье: станция еще недостроена, и некуда было селить даже штатных сотрудников. Поэтому мы прихватили с собой палатки. Однако не успели мы вбить на берегу первые колышки, как к нам подошел управляющий Мик Айвори. Подрядчики только что сдали новый дом, сказал он, но жилец еще не приехал, и мы можем ночевать там. Предложение было охотно принято.
Днем Айвори показал нам станцию. По его словам, Манингрида не просто благотворительное учреждение, хотя, конечно, правительство тратит на его содержание немалые деньги. Если абориген селится здесь, он обязан работать. Дел хватает всем. Можно пилить бревна сизого каллитриса на лесопилке, готовить бетонный раствор для строительных бригад, помогать в садово-огородном хозяйстве, где под струями разбрызгивателей росли азимины, бананы, помидоры, капуста и дыни, расчищать и засеивать травой новые участки. Айвори надеялся, что скоро там можно будет пасти скот. Девочки и женщины могут работать на кухнях, а старики — рубить ветки на топливо. Взамен каждый работающий получал зарплату и вместе с членами своей семьи регулярное питание. На заработанные деньги он мог купить в местной лавке чай, табак, муку и ножи. Его дети ходят в школу, а по завершении строительства большинство семей въедут в собственные деревянные домики. Все жители поселения обеспечиваются медицинским обслуживанием. В медпункте работали две белые медсестры под наблюдением врача, прилетавшего сюда из Дарвина два раза в месяц; в случае острой необходимости он мог быть здесь через несколько часов, и тяжело заболевших доктор доставлял на самолете в дарвинскую больницу.