Коля Мордовченко оказался здоровенным бородатым мужиком лет сорока, полноватым и — прав был Кашин — с каким-то неуловимо романтическим выражением серых, слегка навыкате глаз, которое безошибочно выдавало в нем полного жлоба. Когда Ирина с Виталием зашли к нему в школу — занятия кончились, но учителя были озабочены какими-то бумажными и хозяйственными делами, и потому сидели по кабинетам — он пребывал во взвинченном, почти истероидном состоянии духа, до странности не вязавшемся с его телосложением. Говорить он поначалу вообще отказался, сославшись на страшную занятость. Но потом сменил гнев на милость и даже пригласил «московских гостей» к себе домой, предварительно извинившись за то, что в доме у него шаром покати, ведь зарплату им задерживают, и вообще без сада-огорода здесь не проживешь, а он — человек, к ведению сельского хозяйства совершенно не приспособленный. «Московские гости» намек поняли, достали из приготовленного еще в Саратове для подобных целей ящика бутылку «Ликсара», кое-какие консервы и явились, как им показалось, во всеоружии. Но учитель Мордовченко, судя по всему, ожидал от них большего, а потому к его утренней взвинченности прибавилось еще и обиженное выражение лица — то есть не впрямую обиженное, но выражение обиды, которую он, как и положено интеллигентному человеку, старательно загоняет вглубь своей широкой поэтической души.
А по сей причине особой пользы от Мордовченко, как им поначалу показалось, не было. Он говорил какими-то туманными намеками, явно давая понять, что знает больше, чем даже большинство местных жителей, но не очень-то хочет распространяться на заявленную тему. На школьное начальство он был обижен, на власть — от сельсовета и до президента включительно — тоже. И даже к Кашину, на которого сразу сослались Ирина с Виталием, у него, как выяснилось, тоже были какие-то претензии, связанные не то с борьбой каких-то мутных уфологических группировок, не то просто с общей вздорностью Колиного характера. При этом Коля старательно держал мину и изъяснялся посредством витиеватых конструкций, позаимствованных не то из Достоевского, не то из Гоголя, делал намеки на некие обстоятельства, полагавшиеся общеизвестными, в силу которых его поэтический талант не признан не только в столицах, но и в редакции местного журнала «Волга», хотя в Германии его печатают, и в Бельгии печатают, и еще…
Виталий с Ириной вежливо слушали его подогретый водкой самовлюбленный треп — местные уфологи, похоже, все были слабы на голову. Коля раскраснелся, стал размахивать руками и путаться в своих «не соблаговолите ли вы» уже после третьей, что, если учесть массу его тела, было просто поразительно. Зато понятно, почему местные его не любят. Потому как любить его, собственно, не за что.