Украденное письмо (По) - страница 10

– Никогда не приходило мне в голову замечать этого! – сказал я.

– Есть игра с географической картой, – продолжал Дюпэн. – Один играющий предлагает другому найти данное название реки, города, государства или т. п. среди линий и красок, испещряющих карту. Новичок в игре старается, обыкновенно, смутить своих противников, выбирая какое-нибудь слово с самым мелким шрифтом; но опытный игрок назначит скорее название, которое тянется большими буквами через весь холст. Такие названия, подобно крупным широко расставленным, буквам некоторых уличных вывесок, ускользают от нашего внимания, именно потому, что слишком заметны; в этом случае, наш физический недосмотр вполне тождествен с тем умственным, благодаря которому, самые выдающиеся, наглядные подробности остаются как бы изъятыми из нашего соображения. Но это вопросы, стоящие или выше, или ниже сферы мышления нашего префекта. Он не в силах предположить возможным, сколько-нибудь правдоподобным, что министр мог выложить письмо прямо под нос всему свету, с целью наилучше сокрыть его от некоторой части этого света. Но, чем я более размышлял о смелости, находчивости и хитрости министра, о том, что ему надо было иметь всегда под рукою сказанный документ, которого, по достоверному свидетельству префекта, не было там, где полиция была способна его отыскать, тем тверже убеждался я, что министр пришел к очень понятному и разумнейшему способу спрятать его, – вовсе не пряча. Порешив это, я запасся зелеными очками и отправился, в одно прекрасное утро, как бы невзначай, в министерство. Министр был у себя; он зевал, потягивался, разваливался, по своему обыкновению, уверяя, что умирает от скуки. В сущности, это самый энергичный человек в мире, – но он бывает таким, лишь когда никто его не видит. Впадая в его тон, я стал жаловаться на свое плохое зрение, горевал о необходимости носить очки, – под прикрытием которых я тщательно оглядел исподтишка, весь кабинет, притворяясь, в то же время, совершенно поглощенным беседой с хозяином. Я обратил особенное внимание на большой письменный стол, у которого он сидел: на нем лежали в беспорядке разные письма и другие бумаги, несколько книг и два музыкальные инструмента. Но после долгого и самого старательного обзора, я не заметил здесь ничего подозрительного. Наконец, обводя глазами комнату снова, я заметил простой проволочный cache-desorde, который висел у камина, на полинявшей голубой ленточке, болтавшейся на гвоздике с медной головкой. В этом проволочном мешке с несколькими отделениями, лежали пять или шесть визитных карточек и одно письмо, – очень помятое и засаленное, надорванное наполовину, как будто кто-то намеревался его разорвать за ненужностью, но почему-то не докончил этого. На нем виднелась большая черная печать с инициалом Д., бросавшимся в глаза; адрес, на имя самого министра, был написан мелким, женским почерком. Это письмо было брошено небрежно, как бы презрительно, в одно из отделений проволочного мешка. Лишь только я увидел это письмо, так и решил, что это то самое. Конечно, оно нимало не походило на то, которое описывал нам префект с такою подробностью. Печать была большая и черная с инициалом Д.; на том, которое мы искали, печать была маленькая, красным сургучом и с гербом герцогской фамилии С. Адрес был написан здесь мелко, женскою рукою, между тем как тот, на имя царственной особы был начертан смелым, крупным почерком; один только размер письма был сходен с описанием. Но самая чрезмерная крайность различий, загрязненный и скомканный вид письма, так резко противоречивший обычной аккуратности министра и так ясно рассчитанный на то, чтобы убедить наблюдателя в совершенной ничтожности этой бумаги, – все эти особенности, в связи с таким выставочным положением документа, совпадали с моими теоретическими заключениями и могли подкреплять подозрения всякого, пришедшего с предвзятым соображением на этот счет. Я продолжил, по возможности, свое посещение, и, поддерживая с министром оживленный разговор на темы, которые постоянно его занимали, не сводил глаз с письма, стараясь запечатлеть в своей памяти его наружный вид и положение в мешке, причем заметил еще одну подробность, которая рассеяла мои последние сомнения: края бумаги были более потерты, чем следовало. Они казались поломанными, как бывает у бумаги, очень толстой и бывшей под прессом, а потом вывернутой наизнанку и приглаженной по тем же, прежним изгибам. Этого открытия было достаточно. Для меня было ясно, что письмо было вывернуто, сложено вновь и снабжено новым адресом и печатью. Я простился с министром и ушел, оставя на столе свою золотую табакерку. На следующее утро я явился за ней, но у нас тотчас же возобновился вчерашний разговор. В самом разгаре его, на улице, под самыми окнами дома, раздался треск, как от пистолетного выстрела, вслед за которым послышались крики ужаса и возгласы толпы. Министр бросился к окну, отворил его настежь и стал смотреть на улицу. В ту же минуту я подошел к мешку, вынул из него письмо и спрятал его в карман, положив на его место другое, подготовленное мною дома и совершенно сходное с ним, – по внешнему виду, разумеется. Печать с шифром министра я подделал ловко, вылепив ее из хлеба. Беспорядок на улице был произведен глупым человеком, выпалившим из ружья среди кучи женщин и детей. Оказалось, впрочем, что ружье было не заряжено и молодца отпустили, считая его за пьяного или за находящегося не в полном рассудке. Когда он исчез, министр отошел от окна, у которого стоял с ним и я, удачно исполнив свое дело. Вскоре затем я раскланялся. Человек, наделавший суматоху на улице, был подкуплен мною.