Союз знали в районе, с ним считались. У него уже были свои представители в Совете, в завкомах, в цеховых комитетах. Незнакомые юноши и девчата часто приходили к Васе Алексееву. Притесняет хозяйчик, оскорбил мастер… «Кто же заступится, если не наш Союз?» И Союз заступался. Вызывали обидчика на заводский комитет. Шли к хозяйчику и предупреждали: не перестанет притеснять учеников — найдут на него управу.
Действовали организованно. Только вот Зернов любил управляться самолично. Иногда даже не управлялся, а расправлялся. Лабазника, у которого ученики, некормленные и непоенные, по четырнадцать часов в сутки таскали тяжелые мешки и бегали, разнося товары, он предупредил:
— С завтрашнего дня это бросить! Увижу, что заставляешь работать больше семи часов, — пеняй на себя. Разобью тебе рожу и всю лавку разнесу к чертям. Понял, кровосос?
Он грозно глядел на лабазника и стучал по прилавку рукояткой массивного смит-вессона.
Кровосос кланялся:
— Всё будет сделано. Не извольте беспокоиться. Мы понимаем…
Но едва Зернов ушел, лабазник выдрал одного мальчишку, для спокойствия заперев предварительно дверь на крюк. Другому посулил порку попозже.
Исполнить обещание, данное Зернову, он и не собирался, но через несколько дней анархист снова пришел в лабаз. На этот раз разговор не состоялся. Зернов просто схватил с прилавка примус и запустил им лабазнику в физиономию. Потом сшиб с полок банки-склянки и объявил, что в следующий раз не оставит камня на камне во всем лабазе. На истошные крики и звон разбиваемых банок сбежались соседние лавочники, но, увидев зерновский смит-вессон, не решились подходить близко.
Случай этот повлек за собой всякие мало приятные объяснения. С Зерновым было вообще много хлопот. Он еще оставался членом организационной комиссии, как эсер Васильев и двое меньшевиков. Но молодежь отворачивалась от них, всё решительнее шла за большевиками.
Потом, почувствовав, как быстро сходит на нет их влияние, меньшевики попробовали расколоть Союз. Они вышли из него и объявили, что создают новый. Маневр окончился бесславно. За меньшевиками пошло лишь несколько парней, да и те скоро вернулись в Социалистический Союз молодежи.
— Скучно у меньшевиков, как в богадельне. Приходят туда очкастые адвокаты, говорят речи, ругают большевиков… Слушать противно, — объясняли они.
Часто по вечерам собирались в райкоме на Новосивковской или отправлялись гурьбой в центр — посмотреть, что там происходит. А в центре митинговали. Но это были митинги контрреволюции, собиравшей силы. На углах людных улиц стояли убранные зеленью, увешанные трехцветными флагами грузовики. С них произносили речи офицеры, какие-то верзилы в гимназических фуражках, господа в котелках. Послушать их останавливались лишь немногие прохожие. Рабочие называли эти митинги собачьими.