— Глядите, проклянут вас, старики. За непослушание анафеме предадут, — усмехнулся Вахрамеев.
— Ничаво! — поскрёб бороду Егорша. — Мы ведь из артели не выходим, А что работаем, так деньги надобны, ребятишек одеть-обуть. У меня вон их четверо, а у Терехи — пять огольцов по давкам сидят.
Они прилегли на кюветный пригорок, а китаец расположился по ту сторону дороги на тёплом плоском камне, подвернув под себя ноги, и выставив подошвы хромовых сапожек-ичигов. (Прямо детская нога! — удивился Вахрамеев. Никак не больше тридцать пятого размера.) "Коробейник-ходя" нюхал табак и явно давал понять, что в разговоре не участвует.
— Давай, выкладывай, с чем пришли, — сказал Вахрамеев Егорше. (А то будет сидеть, листья жевать да губы облизывать).
— Неладно в Кержацкой Пади складывается. Неладно, Кольша… — Савушкнн выплюнул зелёную жвачку, сорвал новый лист, растёр в ладонях и сунул в рот. Вахрамеев вспомнил школьное Егоркино прозвище и рассмеялся: отец четырёх детей, а так и остался "Верблюдом" — вечно жуёт и плюётся.
— Чо лыбишься? — нахмурился Савушкин. — Я тебе на полный серьёз говорю, а ты хахаешь. Мужики наши на тебя зуб точат, понимаешь? Говорят, мол, Колька-председатель облапошил артель, как цыган вокруг пальца обвёл. Мы, значица, ему лошадей дали — вроде как откупились, а он обратно переселение затевает, За нечестную игру и на вилы невзначай напороться можно — вот как говорят.
— Да что они, опупели, варнаки косопузые! — возмутился Вахрамеев. — Разве я с ними торговался? Я лошадей просил от имени Советской власти. Они же сперва не давали? Ну и не давали бы вовсе.
Он вспомнил ехидные укоры кержацкой уставницы Степаниды, колючие злобные огоньки в бесцветных старушечьих глазах. Непререкаемость и ненависть… А он-то подумал тогда, что дошли до её материнского сердца искренние слова насчёт лиха военного предгрозья.
Выходит, они просто торговались. Наверно, весь тот вечер сидела кержацкая верхушка на Степанидином тесовом крылечке, судили-рядили, прикидывали да выгадывали. Теперь вон как повернули.
Да, но откуда они узнали о переселении? Ведь бумага из райисполкома лежит у него в сейфе, и он об этом ещё никому не говорил. Знать, сообщили из города — у них, у кержаков, всюду есть свои люди, свои друзья-заступники.
— Про переселение тогда речи не было, — сказал Вахрамеев и неожиданно подумал: а не явились ли сюда Егорка с китайцем затем, чтобы уламывать его, чтобы упросить или заставить отменить переселение кержацкой артели? Может, их сама Степанида к нему отрядила с поручением? Ведь неспроста китаец ухо навострил — прислушивается к разговору, даже чих старается приглушить, не чихает, а прыскает по-кошачьему.