Он продолжил:
— Хорошо. А теперь… мадемуазель Тестю, скажите, что же символизирует ластик?
Я постаралась сосредоточиться.
— Гм! Ластик… он ведь стирает, — задумалась я. — Это память птенцов?
— Вовсе нет, мадемуазель Тестю.
Он почти разнервничался.
Черт побери, я провалила и этот тест!
— Не надо считать вещи такими, как они есть.
Он явно ожидал другого ответа. Я опустила голову. Опять оплошала.
Он решил помочь мне, подсказать ответ:
— Ластик, мадемуазель Тестю, символизирует птицу.
Я приподняла голову, чтобы рассмотреть эту «птицу»: ничего особенного, просто большая белая стирка.
Он продолжал:
— А птица — это…?
Ну, теперь-то я уже знала ответ!
— Мать карандашей! — парировала я.
Он покачал головой, словно говоря: почти, но не совсем так. На этот раз он не сказал: «Вовсе нет, мадемуазель Тестю».
— Это действительно мать, — сказал он.
Он потянул паузу, глядя на меня некоторое время, и продолжил:
— Стирка… мадемуазель Тестю, это мама-птица, мать птенцов.
Он улыбнулся, предвкушая скорую разгадку всей головоломки.
Я таращилась на стирку-птицу и карандашных птенцов…
Мужчина положил тяжелую руку на последний предмет в «гнезде».
— Ну, а точилка, что это?
— Это отец птенцов! — почти крикнула я, довольная, что нашла хоть один правильный ответ.
Он был рад за меня.
— Совершенно верно! А теперь, возвращаясь к вашему рассказу, к истории про злодея за дверью, мадемуазель Тестю… я убираю этот элемент.
Он схватил хромированную точилку и спрятал ее за спину.
— Что теперь произошло, мадемуазель Тестю?
— Отец пропал.
— Куда он делся?
Я знала, что ответ глуп, но предпочитала не терять больше времени:
— Он скрылся у вас за спиной?
— Да нет же, нет, мадемуазель Тестю. Отец куда-то пропал, и никто не знает, куда. Я спрятал точилку за спину, чтобы вы ее больше не видели!
Он был измотан.
«С ней придется потрудиться» — было написано у него на лице. Но он сдержался и продолжил.
— Итак, отец пропал. Кто же будет добывать и приносить в гнездо корм? Что будут делать мать и птенцы без кормильца?
Как мне надоел этот идиотизм! Хотелось заткнуть ему в глотку этот ластик и три карандаша. Я надену ему на голову его «гнездо» — тогда перестанет досаждать своими «мадемуазель Тестю» и «описанной историей».
Конечно же, я ничего этого не сделала. Идиотом должен выглядеть господин Ринье. Вот что мне надо.
Я стала посещать господина Лонкарского, известного психиатра, по настоянию школьного педсовета. Со мной что-то было не так. «Славный ребенок, хорошая ученица. Мать изо всех сил старается дать ей образование. Милая девочка. Но у нее порой случаются приступы ярости», — говорили учителя. Психолог мне помочь не смог, и меня отправили прямо к психиатру. Пусть он сам решит, нужна ли мне его помощь.