Как всегда бывало в тех случаях, когда, наши мнения не совпадали, они посмотрели на меня с сожалением.
— Правду? — скривился Михал. — Что значит правда? Правда меняется каждые пять минут. Чем ложь хуже правды? Любой болван и скот готов сказать вам правду. Только ложь интеллигентна и гуманна. А что касается нашей женитьбы… Радость моя, — обратился он к Кэтлин, глядя на нее своим подбитым, словно у разбойника, глазом с черной заплаткой над бровью, — скажи мне, тебе нравится такой муж?
Они рассмеялись. Кэтлин села рядом со мной, все еще держа Михала за руку.
— Подружка, — сказала она, прижавшись ко мне. — Мы не признаем брака. Нам не нужны ни дети, ни уважение соседей. Мы любим рисковать. И не думай больше о Брэдли. Все равно ему лучше с нами, чем без нас.
— С вами? — возмутилась я. — Насколько я знаю, он женился на тебе, а не на вас?
Они глянули друг на друга, потом в окно. Михал засвистел.
— Я не совсем уверен в этом, мама, — сказал он, заканчивая нашу дискуссию.
Час спустя они уехали в Труро.
Время, которое наступило потом, я назвала бы пиршеством Иродиады. Библейская символика не совпадает с перенесенными в XX век легендами средневекового рыцарства, но источник всех мифов один: таинственная сущность человека.
Когда я вспоминаю многочисленные приемы, развлечения и полусемейные встречи у Брэдли во время двухмесячного пребывания Михала в Труро, мое воображение до сих пор преследует голова, которую подают на блюде пирующим гостям, голова мудреца, принесенная в жертву танцовщице. Разумеется, речь идет о голове профессора. Он принес ее в жертву сам, добровольно, только для того, чтобы удержать под своей крышей двух безумцев, потерявших разум от страсти. Он дал на отсечение голову и истекал кровью, которую видели все, кроме него.
Забросил работу над своим opus magnum[23]. Многочисленные письма из различных университетов и академий валялись на его столе нераспечатанными. Он не поехал в Осло на торжественную церемонию присвоения ему шестнадцатого по счету почетного научного звания. Ежеквартальные и прочие научные издания Эрнест складывал в угол, за шкафом, потому что предназначенный для этих целей стол освободили теперь под холодные закуски.
Я смотрела на Кэтлин, удивляясь наступившей метаморфозе. Из студентки она вдруг превратилась в даму. Шерстяные свитеры и джинсы отошли в прошлое. Если даже это и была шерсть, то непременно с серебряной нитью, брюки — с отделкой из золота. Вечером она демонстрировала туалеты, доставленные из Парижа, в которых казалась куда более обнаженной, чем год назад в купальнике! Она придумывала все новые прически. И только синева глаз и темное золото волос оставались прежними, так же как быстрый говор и громкий смех.