У Люка участилось дыхание. Он вспомнил другой чердак и черную морду, с влажными бычьими ноздрями. Вспомнил изношенные, но крепкие и длинные как мечи рога. Как давно жило оно в той сырой тьме? — Боже. Боже мой. Пожалуйста, — выдохнул он и попытался сесть.
Старуха подошла ближе и удержала его, нежно коснувшись лба, словно успокаивая ребенка, которому приснился кошмар.
Проглотив панику, он с радостью встретил ее руки и тихие слова, смысла которых не понимал. Ее тельце под пыльным, черным, натянутым под самое морщинистое горло, платьем было очень твердым. Но он доверчиво уткнулся ей в грудь и разрыдался.
Кости людей и зверей, остовы заброшенных домов, забытые места поклонения, все здесь было связано друг с другом. Он пришел сюда теплокровным и полным жизни, но теперь должен стать частью этого мира. И другого места в нем для него не было. Больше не было.
Здесь, среди стоячих камней, чье назначение и посыл были давно утрачены, в самой почве этого мрачного места, нечто преследовало цель, о которой не помнила уже ни одна живая душа. Он чувствовал его, пытался убежать, но оно одолело его. От одной этой мысли у него перехватило дыхание и кровь застыла в жилах.
— О, боже. О, боже.
Старуха улыбнулась. Казалось, она знала, какое сокрушительное прозрение сейчас он переживает, лежа на этой жалкой кровати из старых шкур и грязного сена.
Страшная воля этого места требовала возобновления старых обрядов. Первобытные силы все еще существовали здесь. Здесь. Названные древними именами, они вернулись к жизни. Вернулись за ним. Его прежняя жизнь и тот далекий мир, где он жил, здесь ничего не значили. Совсем ничего. Вот такие дела.
Тихий внутренний голос подсказывал, что если он не перестанет думать о своих утратах, будет только хуже.
В этой глуши люди пропадали всегда. Умирали в честь того, что давно покоилось здесь, в своем вечном убежище. В начале этого года оно выбралось на поверхность мира. Прервало древнюю спячку ради однообразия кровавых ритуалов. Его разбудили, и оно убило его друзей, наслаждаясь дикой охотой. Но теперь ждало подношения. Связанного, извивающегося тела. Пресытившись дряхлым чердачным обществом, оно хотело, чтобы его помнили и чтили. Как всех Богов.
Люк судорожно глотнул воздух. На теле выступил холодный пот. Он вздрогнул. Старуха, воркуя, крепко обняла его, как ягненка.
— Это секрет, — прошептал он ей.
Она улыбнулась. Он тоже улыбнулся ей, глядя умоляющими глазами. Даже засаленная старая подушка, наброшенная на лицо, была бы милосердием по сравнению с тем, что скоро придет за ним из тех доисторических лесов. — Пожалуйста. Останови это.