С каждым часом размеры катастрофы, постигшей русскую армию, становились яснее. На небольшом пространстве лесов и болот, все больше сгущаясь в своей массе, теснились десятки тысяч растерянных и голодных солдат, многие из которых вели успешные бои с немцами и до сих пор не могли понять, как это вышло, что они, наступавшие и бравшие пленных, очутились в таком положении. Между тем слабый кордон первой германской дивизии был растянут на несколько километров по шоссе Нейдебург — Вилленберг, и два русских корпуса, теснившиеся в районе Грюнфлисского леса, не пытались даже прорвать этот кордон. На севере в полном бездействии пребывала первая армия Ренненкампфа. Но еще ближе, всего в пятнадцати километрах от окруженных корпусов, дралась третья гвардейская дивизия. Против нее действовали всего три батальона германцев, и, потеснив их, дивизия заняла Нейдебург. Ей нужно было сделать еще одно последнее усилие — захватить деревни Мушакен и Напивода, и тонкое германское кольцо вокруг центральных корпусов Самсонова было бы разорвано, положение германцев могло стать критическим.
Но это усилие не было сделано.
Армия никем не управлялась.
10
В ту же ночь, когда третий батальон наткнулся на Самсонова и его штаб, Бредов встретил Новосельского. Удивительная перемена произошла с этим некогда блестящим офицером генерального штаба: лицо осунулось, щеки ввалились, в глазах был нездоровый блеск. Бредов, подавленный событиями последних дней, ни о чем не спрашивал Новосельского. Но тот сам начал разговор.
— Помнишь, как ты, прости за откровенность, высокопарно говорил о генеральном штабе? Мозг армии — называл ты нас, и вот смотри, как точно мыслит этот мозг, как прекрасно управляет он всем организмом армии!
Они сидели на поваленной сосне. Высоко над ними горели звезды. Липкая смола пачкала их одежду, но оба не замечали этого.
— Я состарился за эти дни, — глухо продолжал Новосельский, ковыряя стеком землю. — Еще в начале войны мне пришла в голову проклятая мысль: вести дневник всей нашей операции. Думал, что получится замечательная вещь, так сказать — памятник нашего героизма, нашего военного искусства. Я копировал, собирал все приказы по армии, по фронту, по корпусам, делал выписки из полевых книжек наших высших начальников. И знаешь, — он сухо рассмеялся, — ужасно все то, что получилось!.. Мерзко!
Новосельского позвали, и он ушел, горбя плечи, вяло передвигая ноги. Бредов смотрел ему вслед, чувствуя, что все сказанное Новосельским, эта ночь, окаймленная далекими заревами, суровые, ставшие чужими солдатские лица — ломают его, путают так, что он ничего, ничего не может понять!.. Он бродил по лесу, натыкаясь на деревья. Косматые тени метались перед ним, ночное небо приняло буроватый, зловещий оттенок.