— Напишите! Наши ребята стоят того. Это золото, а не люди! Сами золото. Только, пожалуйста, обо мне не поминайте.
— Отчего же?
— Да что… — Мартемьянов повел плечами, словно ему бросили за воротник горсть песку. — Один стрекулист сочинил обо мне заметку в областную газету, когда я бурильщиком работал. Такой, мол, сякой, русоволосый шахтер, один, дескать, все штампует и трамбует, да еще упомянул: с голубыми глазами. Меня после товарищи задразнили: сами видите, какой я русый!
— А о ваших золотых ребятах можно так написать?
Мартемьянов покраснел:
— Зачем же? У вас, наверно, лучше получится: среди нас живете. Я только к тому сказал, не люблю, мол, о себе читать. И насчет того, что я вам говорил о центральном водоотливе, тоже не пишите. Тут пока вопрос очень спорный.
Тавров, выйдя вместе с Логуновым и маркшейдером на площадку рудничного двора, не сразу узнал Ольгу, одетую в просторную брезентовую спецовку и шляпу-шахтерку.
— Мы прошли по вашему следу, но догнать вас оказалось невозможно, — сказал он Ольге, радуясь ее оживлению.
— Да, мы побывали всюду, — просто ответила она и добавила, здороваясь с Логуновым: — Я не думала, что здесь так интересно!
— Вам понравилось? — спросил Логунов, польщенный ее отношением к его мрачноватому, но действительно интересному хозяйству.
— Очень даже. Сначала мне казалось, будто мы попали в древнее сказочное царство… Ходы пробиты в камне, по сторонам бревенчатые частоколы… Бежишь, согнувшись, с фонариком, и вот-вот распахнется чернота над головой, и небо откроется синее, в звездах золотых, как и полагается в сказке. Но вдруг сообразишь, что над тобой не просто чернота нависшего потолка, а сотни метров сплошной скалы и ты находишься в горном цехе. Вынырнешь на свет большой дороги, где катятся по рельсам вагонетки с рудой, все говорит о добыче. К забоям, будто к линии боя, приближаешься. Станки трещат, точно пулеметы, и откуда-то из глубин взрывы доносятся. Даже холодно становится, когда подумаешь: идет борьба за новую красоту в жизни.
— Верно! — сказал Логунов. — Золото, которое мы добываем, — хороший вклад в общее строительство.
— А какие люди в забоях! Сколько в них горения, будто каждый носит в душе кусочек солнца. Ведь здесь, под землей, и нельзя иначе. Правда?
— Нельзя иначе, — повторил Тавров, и надежда его сразу превратилась в уверенность:
«Я не ошибся в ней, толк выйдет: она прекрасно рассказывает и чувствует сильно».
32
Дома Ольга сменила платье, привела в порядок волосы и присела к письменному столу.
Иван Иванович уже приходил с работы: термосы, поставленные в ящике на кухне, прикрыты по-иному, на плите горкой — грязная посуда. Он, видимо, поужинал и ушел читать лекцию на курсах. Впервые она была рада его отсутствию: ей нужно было собраться с мыслями, попытаться изложить на бумаге впечатления о руднике. Меньше всего Ольга заботилась о том, что у нее выйдет: рассказ, очерк, просто газетная заметка. Лишь бы передать то, что поразило ее сегодня. Вспомнились школьные сочинения на заданную тему. Никто не предсказывал ей тогда ничего хорошего. С тех пор прошло много лет… Сомнение охладило на миг пыл Ольги, но она вспомнила спокойную убежденность Мартемьянова: «Вы, наверно, лучше напишите». В самом деле, разве не сможет она, живя среди этих людей, написать в газету о том, как они работают? Ольга решительно обмакнула перо в чернильницу, однако чернила успели не раз высохнуть на нем, пока она собралась вывести первую строчку…