На столе среди железного хлама, обрывков кожи и шпулек с образцами разноцветной пряжи валялось несколько книжек.
Горн стал листать книги, но, услышав через стекло плачущий женский голос, отложил их и прислушался.
— Пан Вильчек, одолжите десять рублей! Вы ведь знаете: Рухля Вассерман бедная, но честная женщина! У меня дело станет без денег, и нам всю неделю жить будет нечем.
— Без залога не дам!
— Пан Вильчек, я ведь верну! Всеми святыми клянусь, верну… Нам есть нечего… Дети, муж, старая мать ждут, что я принесу им хлеба. А откуда я возьму его, если вы не дадите в долг?..
— Пусть подыхают, мне-то какое дело!
— Ах, какие нехорошие слова вы сказали! Разве так можно! — запричитала еврейка.
Вильчек, сидя на скамейке под окном, пересчитывал деньги, которые принесли ему другие женщины. Они извлекали из потайных карманов, узелков и клали перед ним медяками, гривенниками рубль, два, изредка пять рублей.
Вильчек внимательно считал и время от времени отбрасывал в сторону какую-нибудь монету.
— Гитля, этот гривенник не годится! Давай другой!
— Чем же он плох? Клянусь здоровьем, это хороший гривенник! Мне его одна пани дала. Она всегда покупает у меня апельсины. Смотрите, как он блестит! — говорила она и, послюнив монету, вытерла об фартук.
— Ну живо, давай другую! Некогда мне с тобой валандаться!
— Пан Вильчек, вы благородный человек, вы дадите мне в долг… — просила между тем Рухля.
— Пани Штейн, пятнадцати копеек не хватает, — сказал он, обращаясь к низенькой старой еврейке в грязном, засаленном чепце на трясущейся голове.
— Как не хватает? Быть этого не может! Там точно пять рублей, я несколько раз пересчитывала.
— А я говорю: не хватает! Вы всегда так говорите, знаем мы ваши штучки!
Старуха продолжала стоять на своем, и это так разозлило Вильчека, что он сгреб деньги и швырнул на землю.
Еврейка с плачем подобрала их и положила снова на скамейку.
Рухля Вассерман опять подошла к Вильчеку и, тронув его за локоть кончиками пальцев, тихим, жалобным голосом умоляла:
— Я жду!.. Вы добрый человек, я знаю…
— Без залога не дам ни рубля, — отрезал он. — Попросите взаймы у своего зятя!..
— Не говорите мне про этого мошенника! Я целых сорок рублей выложила в приданое за дочерью, а он через полгода промотал их. Промотал до копейки. На что он потратил такой капитал!
Не слушая жалоб, Вильчек брал деньги с процентами за неделю, давал в долг на следующую и аккуратно вписывал фамилии и цифры в записную книжку.
Он с нескрываемым презрением относился к этим нищим, жалобно причитавшим женщинам.
Его не трогали их лохмотья, покрасневшие, поблекшие от зноя и стужи глаза, лица с печатью вечной заботы и голода, выглядывавшие из-под грязных париков и платков; не пробуждал жалости этот хор нищих, взывавший к состраданию в беспощадном свете солнца посреди засохших деревьев с чахлой листвой и бурьяна, из которого высовывались кое-где стройные царские свечи и большие бледно-зеленые лопухи.