– Все должно быть в свое время, ты малость поспешил. – Мы немного помолчали. И тут я разродилась:
Губами красными коснулся
Моих он губ едва-едва.
В любовный омут окунулся
Кирилл из дома двадцать два…
Вот как надо стихи писать! А ты!
– Обалдеть можно! Классно! – расщедрился он на похвалы. – У тебя очень здоровски получается! И дом-то мой ты запомнить успела, когда, спрашивается?
Здесь меня словно молнией ударило. Я вспомнила, по какой причине явилась к тому дому.
– Кирилл.
– Да.
Мы снова взялись за руки – в знак примирения.
– А какая у тебя фамилия?
– Ну наконец-то! Решила все-таки поменять, а? – подмигнул он мне.
– Да нет, это из любопытства.
– Ха! Тогда не скажу, – заупрямился он, хотя раньше, насколько я помню, вредным не был. – Вот согласишься рассмотреть предложение руки и сердца – тогда скажу, открою тайну, так и быть.
– Ну скажи! Ну пожалуйста! – заканючила я, надувая свои пухлые губки, что – я давно заметила – действует на мужчин возбуждающе.
Он глянул мне в лицо, заулыбался во весь рот, порозовел, как поросенок, но продолжал молчать.
Тогда я предложила:
– Давай сыграем в игру. – Его лицо приобрело заинтригованное выражение, что-де эта выдумщица Катя мне сейчас преподнесет. – Вижу, тебе любопытно. Слушай, я буду называть фамилии, и если угадаю, ты сознаешься, договорились?
– Пойдет. Давай.
– Иванов!
– Не-а, – покачал он головой, убив меня. Как это нет? Очень жаль.
– Нет? – на всякий случай переспросила я.
– Да нет, говорю ж.
– Блин.
– Что? Фамилии закончились? Только одну знаешь? – самым подлым образом захохотал надо мной Кирюха. Вот зараза!
Я для потехи назвала еще десяток всеразличных фамилий, под конец дошла до Пупырышкина и Шницельшнауэра, но так и не угадала. Впрочем, если бы он носил одну из двух последних фамилий, я бы незамедлительно ответила отказом на его предложение о замужестве. Екатерина Шницельшнауэр, как вам нравится? А другую и пробовать не желаю.
– Слушай, Кир, а прабабки твои не носят фамилию Иванова? Ни одна?
– Нет. Да что тебе далась эта фамилия?
– Точно нет? Ну ладно, – совсем расстроилась я, однако уже через пару секунд взбодрилась, потому что Кирилл сказал:
– Впрочем, они носят отчество Ивановны, если тебя это утешит.
– Да, утешит, еще как! – обрадовалась я, запрыгала и чмокнула его в щеку.
– Ну, женщины… – промямлил он, прикладывая ладонь к пылающей щеке, имея в виду, наверно, что все бабы шизонутые.
В моей голове сразу щелкнул рычажок: ага, на качелях, возможно, было написано «Пелагея Ивановна, 22». И вряд ли писали какие-нибудь дети, зачем им? А зачем взрослым писать на сиденье качелей? То есть вывод напрашивался сам: писали всерьез, для того человека, который будет искать что-то, опираясь на свои детские воспоминания, обязательно вспомнит эти качели и придет к ним. Вполне логично предположить, что писали именно для меня. Писал дедушка.