Он любил ее. Он забавлял ее, и она преклонялась перед ним: наконец-то она нашла достойного сотрудника! Ничтожному Васильчикову оставалось только сложить с себя свои обязанности и очистить комнату фаворитов. Отсылая его, Екатерина наградила его ста тысячами рублей, подарила ему семь тысяч крестьянских душ, на шестьдесят тысяч бриллиантов, серебра на пятьдесят тысяч и дала ему ежегодную пенсию в двадцать тысяч рублей. Васильчиков был только мимолетною прихотью Екатерины.
— Потемкин стал совсем на другую ногу, нежели я, — пишет спроваженный Васильчиков.
— Я был просто девицей на содержании. Со мной и обращались, как с таковой. От меня требовали, чтобы я не видал никого, чтоб я не смел выходить из отведенных мне апартаментов.
Когда я обращался с вопросом — мне не отвечали. Когда я просил что-либо для себя — та же история. Захотев получить орден св. Анны, я обратился к императрицы: на следующий день в моем кармане очутился сверток с тридцатью тысячами рублей. Мне всегда зажимали рот подобным образом и отсылали меня в мою комнату. Потемкин же получает все, что ему угодно.
Он диктует свою волю. Он — властелин.
— Действительно, он стал властелином. Екатерина по нему с ума сходила. Они, казалось, были созданы друг для друга, так как были глубоко противоположны друг другу. Спускаясь по мраморной лестнице дворца Орлов повстречался как-то с Потемкиным, шедшим ему навстречу, и спросил его, что слышно нового при Дворе?
— Ничего, кроме того, что вы спускаетесь, а я подымаюсь! — сказал остроумный Потемкин.
Она не могла больше обходиться без своего Циклопа: так звала она его за то, что у него был только один глаз. Она устроила его во дворце, и он входил вместе с нею во все государственные дела. Он сызнова поражал ее то глубокой ленью, то притворством, не знавшим устали, Ожидала ли она застать его за работой? — Он мечтал целыми днями, не вскрывая ни одной депеши.
Должен ли уехать? Случилось, что его карета ждала у дверей по несколько месяцев, а он — нечесанный, грязный, мог часами сидеть и грызть ногти.
Злилась ли императрица — он обнимал ее, целовал, ласкал.
— Голубка, я ведь думал о тебе.
— Григорий Александрович, ты не намерен одеться?
Она не могла противиться ему, в нем была какая-то сила, порабощавшая всякую волю. Он был какой-то бурей, ураганом — и в то же время у него был мягкий, чарующий голос.
— Брось, Катерина, я хочу иметь тебя в своих объятиях.
— Но меня ждет прусский принц.
— Подождет.
— А послы?
— Подождут.
— А Двор? А Дидро?
— Что за важность! Я хочу обнять сегодня всю Россию. Императрица выскользнула из его объятий.