Она повернулась к буфету, открыла ящик, который на памяти Кира перестали открывать, наверное, с бабушкиных времён, но он вышел тихо, без скрипа. Среди забытых безделушек она быстро отыскала тонкий пластиковый футляр и положила его на стол между собой и Киром.
Футляр легко открылся, оттуда выпала иголка, похожая на волосок. Тонкая, даже непонятно, как вставить в неё нитку. Влада наблюдала.
— Перерыла весь Интернет, обзвонила полгорода. Нашла в одном медицинском магазине, взяла последнюю. — Она уже улыбалась. Так говорить мог бы огородник, демонстрируя богатый урожай. — Тут чем тоньше, тем лучше.
Она снова показала ему ладони.
— Совсем не оставляет следов. И здесь очень темно — это помогает. В городе не бывает так темно.
Кир поспешно затолкал иглу обратно в футляр. Не хватало ещё потерять.
— Прекращала бы ты свои эксперименты.
Улыбка потихоньку сползла с лица Влады — она вспомнила, о чём они говорят, сидя вдвоём на тёмной кухне. Может быть, её расстраивало, что следующей конференции для неё может не быть — не рассказать о своём потрясающем открытии.
— Что мы будем делать? — спросил Кир, прогоняя навязчивое ощущение конца света.
В такую ночь реальность могла бы показаться сломанной и безо всяких кровяных шариков. Влада зарывалась пальцами в волосы и сосредоточенно молчала, как будто даже сейчас считала неограниченные пределы, которыми была исписана вся её диссертация.
— Знаешь, как уходят друзья? — произнесла наконец Влада. — Сначала это незаметно. Они всего лишь немного отстраняются. Например, их больше не волнует, куда я пропала на целую неделю. Потом — они отказываются от встреч, не подходят к телефону, или подходят, но: «Извини, я был так занят, и я и сейчас занят, перезвоню позже». И не перезванивают, конечно. Примерно через полгода ты узнаёшь из третьих рук, скажем, о том, что твоя подруга вышла замуж, а когда-то хороший приятель уехал из страны.
Кир и хотел бы улыбнуться, да не улыбалось.
— Нужно относиться к этому легче. Кто-то уходит, кто-то приходит.
Влада обернулась к нему, черты её лица истончились в голубоватом свете. Она подняла со стола очки, нервным движением надела.
— Да. До тех пор, пока не уходят все. А когда ты ни для кого не существуешь, может быть, ты в самом деле перестаёшь существовать?
Стёкла очков блестели, как волчьи глаза, но её настоящих глаз теперь не было видно.
— Я не знаю, как это происходило раньше. Но по крайней мере, когда я пыталась зашить надорванную реальность, я поняла, что это так. Мне даже интересно, что получится. Исчезну я до конца или нет. Она отталкивает меня, понимаешь?