— И много чего ещё помню. — Влада зажмурилась и дождалась, пока по щекам скатятся слёзы. — Я живу в нескольких жизнях сразу, смешно, правда?
Кир сжал её руку.
— Что сказал шеф? Он сможет помочь?
— Нет, он не специалист по таким вопросам. И, если честно, не думаю, что есть такие специалисты. Но он обещал познакомить меня с одним человеком. Будем надеяться, что у нас получится. Но ты об этом не думай, тебе сейчас главное — пойти на поправку.
— Не жалей меня, — попросил Кир. — Говори всё, как есть.
Она судорожно вздохнула, и слишком просторный халат сполз с плеча. Судя по солнечному свету за окном, конец сентября стоял погожим. Её платье было на тонких бретельках, и Кир увидел эфемерные тонкие порезы на её плечах, как будто и до них добралась иголка из пластикового футляра.
— Знаешь, нас может швырнуть в другую реальность в любой момент. Может, мы всё забудем, или начнём мыслить по-другому. Просто будь готов. То, что было с нами в деревне: мои исчезновения, история с соседом — это тревожные звоночки. А сейчас уже — колокол.
Они замолчали, глядя в разные стороны. Влада отвернулась, дрожа ресницами. Кир смотрел на её руки, и видел запёкшиеся шрамы, как бы тщательно Влада ни пыталась их скрыть.
— Ты ешь что-нибудь? — спросил он.
— Когда мне? Работа, встречи с шефом, и три раза в день стараюсь заходить к тебе. Если сплю хоть пять часов в сутки — и то большая удача.
— Обещай мне, что будешь беречь себя. Или ты решила, что раз уж реальностей так много, на одну из них можно и махнуть рукой?
Шутка вышла какой-то грустной.
Когда она вышла из больницы, небо посерело от подступающего дождя. Эта дорога сделалась привычной — по больничной аллее из клёнов и пихт, по тротуару вдоль старинной кованой изгороди, и к остановке через крошечный жилой квартал. Владу здесь узнавали даже дворовые кошки.
Одно было хорошо: автобусы отсюда ходили полупустыми, всё-таки самая окраина города, конечная остановка маршрута. Она нашла себе место у окна и села, склонив голову к стеклу. Силы были почти что на исходе — уже которую неделю. И Влада всё ждала, когда же они кончатся, чтобы опустить руки и честно сознаться себе: «Я сделала всё, что могла». Но такой момент почему-то всё не наставал.
Леонор Итанович обожал засиживаться в институте допоздна. На кафедре, длинной, как французский батон, он занимал отгороженный шкафами угол, и, когда темнело, закрывал жалюзи и читал при свете одной только настольной лампы. В его углу всегда витал аромат апельсиновых корок.
Влада пробралась по тёмной кафедре, натыкаясь на выдвинутые стулья. Тихим звоном отозвалась музыке ветра, повешенная над кафедральной дверью. На её звук Ли поднял голову.