— В сем положении, — продолжил Шешковский, не дождавшись ответа на свой вопрос, — султан способен единственно на злоухищрения, коим он и предается…
— Позвольте вашего снисхождения, — сказал вдруг Вертухин, рассматривая карту, — Константинополь расположен не на берегу Черного моря, однако же на равном удалении от моря Черного и моря Мраморного.
— О, да ты, брат, учен и глазаст, — Шешковский подошел к столу. — Мы в тебе не ошиблись, — он сгреб карту, кое-как свернул ее и бросил в ящик стола. — Слышал я, ты был в плену у бусурман?
— Более года я жил рабом при дворе визиря Мехмет-Эмина, — сказал Вертухин и выпрямился. — Многажды меня склоняли принять мусульманскую веру, но я верен православию остался, в коем крещен и воспитан, таковым умру. Казалось мне, что я презрен и совершенно забыт, но был освобожден войсками его сиятельства князя Голицына…
— Довольно, — прервал его Шешковский, садясь на свое место. — Твои многоглаголания излишни. Нам про тебя известна каждая подробная мелочь. Потому ты здесь и сидишь, — он секунду помолчал. — Коли ты благополучно возвращен в отечество, отблагодари его верною службою. Есть доподлинные сведения, что в шайке Емельяшки Пугачева действует турецкий пособник. Потребно, чтобы он был доставлен ко двору императрицы, матушки нашей, а как это сделать, хочу от тебя послушать…
Чувствуя, что заднее место ему все-таки досаждает, Вертухин поерзал в кресле, но тотчас же сообразил умильное и внимательное лицо.
— Ежели свое дело сделаешь, благодарствуем тебя чином и деревней в Херсонской губернии, — сказал Шешковский. — Ежели вздумаешь бежать — наградим Петропавловской крепостью и Сибирью…
— Ваша милость! — вскричал Вертухин с таким страшным лицом, что Шешковский даже отшатнулся. — Я отгрызу пальцы на ногах, ежели они вздумают бежать!
Шешковский махнул рукой, будто отменяя свое предположение, как необдуманное.
— Теперь обсудим дело…
Полчаса спустя Вертухин покинул Тайную экспедицию с полным ощущением, что вырвался из лап смерти. Жизнь, однако, сулила ему впереди такую удачу, что у него дрожали колени, пальцы и, кажется, даже локти.
Он оглядел полотняное петербургское небо, откуда сеялся не то снег, не то дождь, и впервые за последние сутки ухмыльнулся. Его руки невольно проехали по бедрам, нащупывая под штанами крепкие толстые лосины. Если бы он успел сзади под лосины насовать еще какого-нибудь тряпья, то розог, может быть, даже и не почувствовал. Хотя палач тогда мог и заметить чересчур великое утолщение его задницы.
Вертухин подумал, что он первый человек, кто вышел из Тайной экспедиции улыбаясь, и радость победителя тонко и приятно запела в нем.