Песня Горна (Верещагин) - страница 10

> А через десяток минут прискакал верхом Олег. Сердитый, конечно. Но с первых же слов Дениса, встречавшего его у калитки, задумался и первым делом заметил:

– Мишка вой поднимет, точно говорю. Не, что одного бросили тут, а что с собой не взяли туда. – Переживём. И он тоже, – отрезал Денис. – Давай-ка вот что – поезжай в школу, вези сюда… – Он достал из кармана листок. – Вот список. Мама составила. – Через полчаса буду. – Олег махом запрыгнул в седло. – Ххак! – и галопом полетел вдоль улицы. Денис, мимоходом почесав за ушами Презика, поспешил в дом. Валерия Вадимовна опять говорила по телефону – с мужем. И снова, очень деловито, только в конце сказала тихонько: «Бориска, я тебя очень, очень люблю», – и снова стала немного чужой и предельно собранной. – Надо бы кого-нибудь из местных сельских в проводники – такого, чтобы окрестности хорошо знал… – заявила она Денису. – Только, чтобы и обузой не был. У тебя в отряде есть такие? – А не надо в отряде. – Денис не думал ни секунды. – Я сейчас Гришке позвоню, он нас по дороге встретит. Или даже сюда успеет – если копаться будем. Его без проблем отпустят. – Гришке какому? Мелехову, из казачат? – Угу, – кивнул Денис, уже берясь за телефон. – Звони, только быстро. – Валерия Вадимовна поднялась к себе. Гришка был на месте – в школе. Они тоже собирались ехать на Балхаш, но через пару недель, и слова Дениса – он в десяток фраз всё объяснил – у него вызвали почти радость, которая выразилась в отчётливом довольном сопении. Денис себе представил, как Гришка ухмыляется в трубку и откидывает рывком головы чуб – и улыбнулся тоже. – Может, ещё с собой кого взять? – деловито спросил Гришка. – Я лётом. Или даже взрослых позвать? – От взрослых уйгуры разбегутся, – отрезал Денис. – А то ты не знаешь. Если бы ещё кого надо – мама сказала бы… Так ты будешь? – Спрашиваешь. Мухой прилечу. Давай, до встречи. – Насте… – начал было Денис и сплюнул досадливо – в трубке послышались ровные гудки. – Тенденция, чтоб её, – сообщил он трубке. И сердито повесил её на рычаг… …Участники выезда были обмундированы по полной. Только Гришка, успевший до отъезда отряда прискакать в Горный на своём неразлучном Луче, остался верен казачьему обмундированию, выпустил чуб из-под фурика и даже СКС не в чехол у седла сунул, а повесил за спину, как положено казаку (Денис уже знал, что таким образом казаки добавочно защищались от сабельного удара в рукопашной). На груди у казачонка гордо алел немного не идущий к его форме новенький галстук. Валерия Вадимовна была в сапогах, шароварах, армейской куртке и широкополой панаме. Олег, Пашка и сам Денис оделись в походную пионерскую форму – «конский вариант», как её в шутку называли в Петрограде. В смысле – береты, плотные куртки-энцефалитки защитного цвета, защитные шаровары, краги и лёгкие ботинки, и шутка была не совсем шуткой, именно в таком виде пионеры чаще всего ездили верхом. Каждый взял пионерский нож, топорик и оружие – «Сайги» у Дениса с Олегом и его «Медведь» у Пашки – с солидным запасом патронов, упрятанным в «бурский пояс». У Валерии Вадимовны, Дениса и Олега были ещё их «Байкалы», а у Гришки – нагайка и его собственный бебут. На шестого и седьмого коней были навьючены две большие палатки, эпидемическая аптека, припасы и радиостанция с запасом батарей. Денис не удержался – прихватил гитару, и мама не возразила. Судя по всему, она была уже мыслями там, где свирепствовала болезнь. А Денис подумал и добавил в свой багаж ещё книжку Шепелёва. Ту, которая «Грани». Про Серёжку и остальных. Он даже положил её не в седельную вещёвку, а в свою испытанную полевую сумку, хотя книжка там заняла большую часть свободного места. «А странно всё-таки, – весело подумал Денис. – Час назад – ничего не было. Вообще ничего. Я в душ только-только влез. И вдруг – на тебе. Семь коней, пятеро вооружённых людей, аптека, рация… собрался настоящий боевой отряд. Отряд, идущий на важное задание. Странно. И здорово. Вот бы так под каждое дело…» В приподнятом настроении находились, впрочем, все – кроме разве что Ольги Ивановны. Когда ей объяснили суть дела – она не в шутку рассердилась и об этом заявила прямо и недвусмысленно на кухне. – Да ну вас, Валерия Вадимовна! – Мать Олега хлестнула в сердцах по столу снятым передником. – То ли вы святая, то ли головой больная, уж простите меня! И не думайте, что я за Олежку боюсь… боюсь, конечно, но в этом дело, что ли?! – А в чём? – усмехнулась Третьякова. – Кого спасать хотите?! – Ольга Ивановна подбоченилась сердито. – Убийцы это! Дикари! Сдохнут – туда им и дорога, не заплачет никто! – Мама! – Олег, наполнявший фляжки, покраснел. Денис набычился. Гришка крякнул – видно было по лицу, что он думает примерно так же. Пашка остался спокоен, на его лице было написано обычное: «Будет, как будет, а мне просто интересно!» – Понимаете, Ольга Ивановна, – спокойно и дружелюбно сказала Третьякова и положила руку на плечо Дениса. – Вот мой старший сын. Если бы кто-то его убил и сам был ранен, – Валерия Вадимовна говорила совершенно спокойно, – я бы оказала ему помощь. Никакого выбора – кто мне нравится, кто нет – тут быть не может. И всё. Ольга Ивановна какое-то время переводила взгляд, полный ужаса, с лица начавшегося улыбаться Дениса на доброжелательное и внимательное лицо Третьяковой. Потом всплеснула руками и сердито шлёпнула на стол пакет из пергаментной бумаги: – Пироги, горячие ещё – с творогом и с мясом. Спешила – уж какие получились… Хоть поедите домашнее, а то там, я думаю, времени у вас не будет… Олег, ты там поосторожней будь… – Обязательно, ма. – Олег помедлил, крепко обнял мать, поцеловал. – Да ты не волнуйся. Ничего плохого не случится. – Хоть сядьте перед дорогой, – жалобно предложила Ольга Ивановна. Напрасно поторопилась – никто и не думал отказываться от этого обычая. Хотя посидели всего пару секунд – потом кухня разом наполнилась шумом, голосами, и весь отряд выкатился в коридор. На улице уже было немало любопытных. Семь коней, из них два навьюченных, у дома имперцев – это событие знаменательное. Высказывались самые разные предположения – вплоть до эпидемии в пионерском лагере. В ответ на эту версию Валерия Вадимовна нашла высказавшую её шуструю бабёнку взглядом – и та поспешно выкатилась из общих рядов и канула в неизвестность. – Ты дорогу хорошо знаешь? – обратилась Третьякова к Гришке, который уже сидел в седле. Казачонок пожал плечами: – А чего её знать? Сорок километров – сперва по прямой, потом между скалами… там и слепой не заблудится… доеееедем. – Ну смотри… – Валерия Вадимовна занялась упряжью, тщательно её проверяя. – А это… – Гришка, последив за нею пару секунд, наклонился к Денису, который как раз сел на Серого. – Ну… твоя м… Валерия Вадимовна верхом ездить умеет? Тут далеко ехать… – Сынок, – не оборачиваясь, отозвалась Третьякова. – Ты ещё икринкой был, так сказать, когда я впервые села в седло. – Она задумалась и, взлетев с одного толчка без упора в стремя на конскую спину, сообщила оттуда: – Нет, вру. Тебя ещё вообще не было в проектах умножения населения вашей славной станицы. Гришка побурел. И начал оправдываться: – Не, ну далеко ехать, а женщинам лучше в женском сед… – и заткнулся наконец, только когда оседлавший серого мерина из полицейской конюшни по кличке Пепел Олег пнул его в колено. Казачонок хотел вызвериться, но Олег, глядя в спину поскакавшего к матери Дениса, наклонился к Гришке и пояснил еле слышным шёпотом: – Ты думаешь, почему Денис в семье у них один… кровный? Валерия Вадимовна ранена была. Давно. Очень. И родить не может. Понял теперь?! – Ух… – Гришка легонько, мелодично присвистнул и сдвинул на чуб фуражку. – Оттт я ду-рааак… – Просто больше про это не надо, – быстро попросил Олег. Он, похоже, хотел сам ещё что-то такое добавить, но внезапно сильно покраснел. Гришка не сразу понял, почему – но потом, проследив направление обречённо остановившегося взгляда Олега, обнаружил приближающуюся деловито-неуверенным шагом рослую, статную девчонку с двумя рыжими косами. Она была в пионерской форме и всем своим видом показывала, что просто-напросто пришла проводить товарищей по отряду в далёкий тяжёлый путь; так и казалось, что следом за нею сейчас выйдет и выстроится весь отряд. – Васюня, а ты чего тут?! – вырвалось у Олега. Собственно, для начала она деловито пожала руку нагнувшемуся с седла Олегу и сказала что-то насчёт долга и важности дела. Но потом, побурев так, что на глаза навернулись слёзы, сунула парню свёрток и пояснила: – Это пирог. В дорогу… – После чего, отчаянно потянувшись вверх, обхватила Олега за шею, едва не стащив его с седла, поцеловала и чуть ли не рысью скрылась обратно за дома. Денис даже не успел ей крикнуть, чтобы она съездила на Балхаш и проследила за делами. – Пирог с чем? – деловито спросил Гришка. Олег бросил отчаянный взгляд на покатывающихся в сёдлах со смеху Дениса и Пашку и хотел сунуть пирог Гришке, который тоже начал расплываться в улыбке. Но потом выпрямился в седле и заявил: – Ну да. Она моя девчонка, я её парень. И хорэсь это скрывать, я ей давно говорил. А пирог с рыбой, и если будете ржать, то я его съем один. – Серьёзная угроза, – оборвал смех Денис и пнул Пашку в щиколотку. – Мы едем или нет? – Валерия Вадимовна подала голос – по её лицу нельзя было прочесть ничего, кроме нетерпения. – Пц, – Гришка легонко тронул каблуками Луча – и тот его вынес на дорогу одним сильным махом. Отряд цепочкой пристроился за ним следом – уже на рысях… Презик рысил следом до окраины посёлка. Где сел и долго-долго смотрел вслед – брать его с собой не захотели. Псу было грустно. //— * * * —// Пилёное Ущелье своё название заслужило вполне. Хотя, пожалуй, молодому поколению оно было бы уже и неясно. Изломанной змеёй вонзавшееся в Хребет Голодный в двадцати километрах на запад от посёлка, ущелье поднималось незаметно выше и выше – на два километра почти – а затем резко обрывалось крутым, еле проходимым спуском в Долину Танцующих Ручьёв, где текли минеральные источники, в том числе – горячие. Кроме того, в тех местах всё ещё наличествовал повышенный фон радиации – не очень сильно, но явственно. В неясных пока толком, отдалённых планах развития долину рассматривали как место постройки бальнеологического курорта, даже проекты какие-то лежали в ожидании конкурса… Но пока что мало-мальски приличной дороги не было не то что в саму долину – даже по лесу до поворота в ущелье. Первым русским, пришедшим в эти места – говорят, ещё во время начала Серых Войн, – синевато-белые странные скалы, из которых состояли стены ущелья, напомнили пилёный сахар. Чудные аккуратные бруски, параллелепипеды и кубы, словно бы и впрямь были умело напилены и уложены в горки для продажи. На самом деле это, конечно, был вытолкнутый из недр земных качественный мрамор, но сходство всех поразило. Пилёный сахар уже отошёл в прошлое. А название осталось… …Если честно, Денис всё-таки себе и представить не мог, что мама так здорово умеет держаться в седле. Видимо, и на Гришку с Олегом и Пашкой это произвело впечатление – даже казачонок посматривал на женщину с уважением. Они четверо почти всё время молчали. О чём думала мама – Денис не знал. Ну а мальчишки молчали от осознания важности миссии. Для Гришки что-то такое, может, и было привычным, а вот вчерашний поселковый мальчишка Олег и сын частного предпринимателя Пашка никак – это было видно – не могли освоиться с мыслью, что они делают дело государственной важности. Но Денис с удовольствием отметил, что форма немало этому способствует. А вот Гришка то посвистывал, то мурлыкал под нос и вообще вёл себя беспечно, на взгляд Дениса… пока – они ехали по лесу уже третий час, – не переставая что-то мелодично урчать, казачонок не нагнулся с седла на ходу и, подцепив клочок зеленовато-рыжего мха, не показал его всем: – А вот шерсть вампуара. С ночи лежит. Это и впрямь оказался никакой не мох, а шерсть – маслянистая, с пряным запахом. Денис покраснел. Хорош он следопыт – не заметил такое! Но тут ему вспомнился вампуар из книжки про охоту – жутковатая тварь в метр ростом со всеми атрибутами выходца из кошмарного сна. Он еле удержал на языке вопрос, не опасно ли здесь? Вроде бы вампуар охотится по ночам и не нападает на особо крупные объекты… Гришка же сдул шерсть с ладони и весело запел, шлепком сбив на лоб фуражку: – Тёплый ветер в поле летал, гулял, глядел, А потом Этот ветер в окна влетел – И мне рассказал он шёпотом: «Очень много смуглых ребят уже сегодняшним вечером К нам придут рубить всех подряд, крича на тюркском наречии!» А я в свои пятнадцать годков понюхал смерти и пороху. Голову снимаю легко, будто шляпку с подсолнуха… Не рискуй с такой детворой на саблях в поле тягаться ты! Было дело – выходил и один в соотношеньи к двенадцати!.. – Гришка неожиданно прервал вокальные упражнения и вытянул руку, с которой живой змеёй свисала нагайка: – Вооон там проход в ущелье. Полпути сломали, ещё засветло будем на месте! И – продолжил: – Вот уж видно их вдалеке… Чёрный главарь По-звериному щерится… Ой, да что ты позабыл на реке, Что называется вольной Медведицей? Должен ты накрыться в бою По моему разумению детскому… Я тебе по-русски пою – Ну, а если хочешь – могу по-турецкому! Подходи, ребятки, давай! Я нараспашку весь – будто в исподнице… Пика – это мой каравай; Кто рот раззявит – тот враз успокоится! «Хура, хура, хура-хой!» – слышу турецкие возгласы резкие! А вон тому красивому – щас! – В голову дам заточённой железкою… [36 – Стихи Игоря Растеряева.] //— * * * —// В отличие от Пилёного Ущелья, где если что и росло – так камнеломка, чахлые деревца, угнездившиеся жадными корнями в расщелинах, да серая трава, – Долина Танцующих Ручьёв изумляла красотой и обилием зелени и воды. С верха крутого спуска, на который вывело спасательный отряд ущелье, открылся вид на овальную (примерно километров семь в длину и три в ширину) тарелку, в центре которой посреди большой, занимавшей около трети долины рощи виднелось круглое озеро. На дальнем от спуска склоне тянулись дымы – точнее, пар, там выбегали из скал и в скалах же скрывались, не добираясь до озера, горячие источники. По склонам взбирался лес. А правее спуска – и в паре километров от него – виднелись разбросанные вдоль опушки рощи десятки юрт. Над ними шёл в небо настоящий дым – дым от нескольких больших костров… …Становище уйгуров поражало своим убожеством. И дело было даже не в юртах – в конце концов, палатки выглядят почти так же, – а в ощущении, что его жители полностью махнули на самих себя рукой. Везде валялся мусор, немногочисленные обитатели передвигались вяло, не глядя по сторонам – только себе под ноги. Чёрным дымом чадили несколько костров, и Гришка, привстав в стременах, поморщился: – Мясо горит… Сусликов жгут, Валерь Вадимна. Край… Третьякова кивнула. Это и так было ясно. – Ну что, ребята, – сказала она, обернувшись на своё воинство и даже взглядом не выделив сына, – отсюда ещё можно назад, потом – буду требовать с вас как со взрослых. Ответом было оскорблённое молчание. И небольшая кавалькада, задержавшись ещё на полминуты, шагом двинулась вниз… …Тайон встречал русских на окраине становища. В руке – высоко поднятой – невысокий старик держал палку с навязанными на неё чёрными тряпками, мерно покачивая ею и отрешённо глядя на подъезжающих людей. В глазах старика было только отстранённое равнодушие, он даже не посторонился, когда конь Валерии Вадимовны напёр на него грудью. Только проронил треснутым и дребезжащим голосом, чисто и ровно выговаривая каждое слово: – У нас Чёрная Смерть, русские люди. – Я знаю и приехала именно поэтому. – Валерия Вадимовна ловко соскочила наземь – Гришка подхватил пальцем брошенный, не глядя, повод и вызывающе-красиво избоченился в седле. – Я врач. Укажи нам, где можно разместиться. Тайон посмотрел немного живее. Но покачал головой: – Уезжай, белая женщина. Мы умерли, ты не поможешь. Оставь нас. – Я не могу уехать, – спокойно ответила Валерия Вадимовна. – Я давала священную клятву именем великого врача древности – помогать больным. Меня прислал Великий Ата Бахурев, едва узнал о мучениях твоего недостойного племени. Старик покачал головой вновь: – Ата Бахурев велик, и я уважаю твою клятву неведомому мне врачу. Но клятва не спасёт тебе жизнь, белая женщина. Чёрная Смерть ревнива, она не любит соперниц. – Клятва спасёт мою честь. Это намного важнее… – Валерия Вадимовна стянула узкие скрипучие перчатки. – Ты ведь не убегаешь от людей, хотя ты здоров. – Это мой народ, – ответил тайон с неожиданной гордой твёрдостью. – Он и так умирает. – А это – моя работа, – отрезала Валерия Вадимовна. – Покажи нам место, где можно остановиться. И скажи людям, что эти мальчики, – она кивнула на сидящих верхом ребят, – убьют любого, кто вздумает не принять лечение – убьют на месте и сразу. Так велел Великий Ата Бахурев. Смерть тому, кто не выполнит его волю, – бойтесь её, а не Чёрной Смерти. – Когда мы были сильны – мы убили множество русских, – тихо сказал уйгур. – Если бы мы смогли – мы бы убили всех русских. Всех. Так зачем? – Ты не поймёшь, – отрезала Валерия Вадимовна высокомерно. Тайон молча склонил голову и опустил шест: – Я покажу место и велю тем, кто еще жив, повиноваться вам. …– Григорий, займись конями. – Валерия Вадимовна распоряжалась на ходу. – Денис, разверни рацию, отработай сеанс. Павел, ставь палатки. Олег, бери вон тот чемодан, с номером «15», пойдёшь со мной. Всё, работаем. Голос матери был жёстким и сухим, как промороженный металлический лист, движения почти пугали точностью и быстротой. Мальчишки, что называется, «шуршали», даже не думая о лишних – и вообще каких бы то ни было – вопросах, только шелестя в ответ без наигрыша: «Есть, товарищ штабс-капитан… сейчас, товарищ штабс-капитан… готов, товарищ штабс-капитан…» Валерия Вадимовна без эмоций вкатила всем по десять кубиков универсальной сыворотки, дала Олегу маску и резиновые перчатки, сама натянула такие же. В сущности, это были просто дополнительные меры предосторожности – иммунитет русских, выживших и давших потомство после Безвременья, был твердокаменным. Но поддержать его стоило… Особенно при первом контакте. Очень быстро лагерь у широкого, но мелкого ручья, убегавшего в рощу, обрёл жилой вид. Гришка, не переставая насвистывать, ловко сколачивал топором из тут же вырубленных слег коновязь (которую не забыл первым делом гордо пометить войсковым знаком и памятной надписью: «Был:проводник мед. экспедицииГр. Мелехов, Семиреченское Казачье Войско, июнь 25-го г. Рек.»), освобождённые от поклажи и сбруи, но стреноженные кони бродили вокруг, отдыхая после изматывающего марша. Пашка ставил уже вторую палатку. Денис, используя вместо стола упаковочный ящик, шаманил над микрофоном развёрнутой станции: – Крест, Крест, я Крест-Выход, я Крест-Выход, ваааазьмите аварийный пеленг, аввварийный пеленг вааазьмите!… Как слышите меня? Слышу вас хорошо… Крест, Крест, я Крест-Выход, пеленг беритееее… аааатличнооо… Со стороны становища за ними наблюдали. Но неявно – никто не осмеливался не только подойти, но и просто высунуться в этом направлении. Поэтому, когда Валерия Вадимовна и Олег – почти через два часа, уже начало быстро темнеть – появились за ручьём, то спутать их ни с кем было просто невозможно. Мальчишки побросали дела и, перестав скрывать тревогу и нетерпение, поспешили навстречу. – Эпизоотия у сурков, – не дожидаясь вопросов, спокойно буркнула Валерия Вадимовна. – Это видно даже без анализов и обследований. Сурки чумные, эти придурки их ловят и жрут. А блохи с сурков жрут придурков. Надо полагать, веков цивилизации не было никогда… Ну а потом все они начали друг друга обчихивать и обкашливать, ну и поехало – бубонная в лёгочную, дураки на костры… Пустулы у всех, кого я смотрела. Бубонной, кстати, уже нет – кто от неё не издох, издыхает от лёгочной. Цианоз, кровью харкают куда попало… озноб, боли по всему телу, морды опухшие, температура около сорока… – Она почти равнодушно говорила, а Олег – было видно – судорожно тёр руки. – Оплевали? – не смог скрыть испуга Денис. – Сссскоты, – процедил вместо ответа Олег и передёрнулся. – Специально харкают. Валерия Вадимовна, с лёгким прищуром осматривая разом притихших мальчишек, вдруг сказала: – Вот что, мальчики. Послушайте сказку… Давно это было. Шёл в город Рим могучий Бог. Вдруг видит – Чума ему навстречу, гнилой платок на плечи, клюкой подпирается, к городу подбирается… «Стой, подлая! – рявкнул Бог. – Куда идёшь?!» – «В Рым-город иду, уморю там десять тысяч человек, – Чума ему в ответ. – И ты на дороге не стой, дело пустое – от природы положено мне не давать пощады человечьему роду!» Призадумался Бог, да и – не будь плох! – Чуме говорит, ласково да вежливо: «А вот о чём я тебя, подлая, попрошу. Пожалей ты людей, злодейка. Умори там всего тыщу человек. А уж я тебя помнить буду целый век!» Чума подумала, клюкой плешь поскребла – да и согласилась. И дальше пошла… Время прошло немного – и дошло стороной до Бога: не тыща людей и не десять тысяч в Риме перемёрли, а больше намного! Возгневался Бог – побежал Чуму искать. Нашёл её в один скок, тряхнул за химок: «Ты что ж делаешь, подлая?! Уговор наш порушила?!» А Чума ему в ответ смеётся, да и говорит: «Нет, Бог. Никого сверх тыщи я не прибрала, уговор блюла. А кто сверх того подох – того не я – того Страх прибрал! Страх не Чума – полютей меня…» – и поинтересовалась: – А почему костёр ещё не горит?! Я лично есть хочу. И все хотят, правда?.. …Лагерь обрёл завершённый вид. Две палатки (спальня-склад и лаборатория «за всё», от фото– до камералки – заодно там же намеревалась спать Валерия Вадимовна), коновязь (даже с яслями), радиоточка под навесом в чехле, очаг, флагшток с чёрным эпидемическим треугольником, Красным Крестом и государственным флагом Семиречья сверху вниз. Продукты, взятые с собой, были просто-напросто армейскими сухпайками, причём не из последних – собранными и упакованными чуть ли не во времена Серых Войн, как пошутил Гришка… или не пошутил? Вполне однообразные, хотя и питательные. В каждой коробке из пропитанной парафином крафт-бумаги были шесть стограммовых чёрных сухарей в полиэтиленовой запайке, двухсотграммовый брикет концентрата пшённой каши, семидесятипятиграммовый – горохового супа-пюре, стограммовая упаковка твёрдой брынзы, небольшая банка свиной тушёнки, пакетики с сахаром, чаем и солью и две таблетки – суточная доза поливитамина и мощный обеззараживатель воды. Подобными пайками снабжали «в своё время» «иждивенческое взрослое население» – вполне сытными, но очень однообразными, предназначенными для того, чтобы человек не потерял силы и не заболел цингой или авитаминозом. Не больше. – Чёрт, – пробормотал Денис, сидя над коробками. – Знал бы – взяли бы с нашего склада. Или в полицию съездили бы… А теперь жри это… Олег, ты ничего получше взять не мог?! – Заелись мы быстро, – усмехнулся Олег и толкнул друга в плечо. – Да ладно тебе. Мозги есть, руки есть – из такого набора можно десятка полтора блюд приготовить. Я сделаю. Валерию Вадимовну, судя по всему, скудность меню совершенно не волновала – она ела, просто чтобы подкрепиться, а мыслями явно была далеко от ужина. Денис косился на неё даже слегка испуганно – он видел перед собой чужую, очень жёсткую и решительную женщину, причём в этих жёсткости и решительности не было ни капли юмора, обычно значительно смягчавшего характер его любимой мамы. – Завтра наладите душ, – сказала она между тем, раскрывая на коленях полевую сумку и достав рабочий блокнот. – В обязательном порядке. И начнём работать как следует. //— * * * —// Борьба с чумой оказалась достаточно нудным занятием. В основном она состояла из того, что вечером приходилось заполнять длиннющие списки – это делала Валерия Вадимовна. В остальное время кто-то оставался в лагере дежурить-кухарить (хотя готовил чаще всего Олег), следить за порядком, таскать воду в душевую выгородку, сбитую из жердей и обтянутую брезентом, а остальные шли работать. Двое – с Валерией Вадимовной по становищу: обрабатывать стрептомициновой мазью слизистые, вливать снова и снова плазму, которой, к счастью, было взято предостаточно, – и кормить население стрептомицином и тетрациклином. А ещё один брал ранцевый огнемёт и шёл выжигать сурчины, которых у скал по всему периметру долины оказалось до бешеной силы. Денис ещё три раза в день – в семь, в полдень, в девятнадцать – отрабатывал сеансы связи. Гришка возился с конями. Пашка временами наведывался в рощу – стрелять часто залетавших туда тетеревов и ловить в озере рыбу, в основном крупных линей. А по вечерам всё-таки находилось время немного отдохнуть. И делалось всё это в окружении плохо скрываемых страха, злобы и дикости. Казалось, что пришельцев считают какими-то злодеями, посланными довершить истребление всех, живущих в юртах. Впрочем, серьёзный эксцесс был всего один, в первый же день: существо с уродливым наростом на лбу справа, почти закрывшим перекошенный глаз – вроде бы женщина, – бросилось на Валерию Вадимовну, только что отобравшую у матери ребёнка. Мать получила пинка сапогом в солнечное, ребёнка Третьякова ловко зажала в какой-то странный хват, от которого он разинул рот, – и скармливала ему таблетки, следя, чтобы он не подавился и не выплюнул лекарство. Тут-то и произошёл этот… бросок. Пистолет Валерии Вадимовны лежал не в кобуре, а в кармане куртки. Через карман она и выстрелила – Денис-то едва успел достать своё оружие. А потом вернулась к прерванному занятию и сунула ребёнка в руки матери, бросив: «Не вздумай заставить его блевать, увижу – тебя тоже пристрелю»… …Раньше Денис уйгуров практически не видел – не считать же знакомством ту памятную встречу с одержимой «жаждой солнца» толпой? Теоретически он знал, что уйгуры – родня казахам. Но хотя казахи, на взгляд Дениса, красотой не отличались – насчёт них, по крайней мере, не возникало сомнений, что это – люди. Об уйгурах он такого сказать не мог. При виде их Денису в голову приходило только одно – врезавшаяся в память строчка из прочитанного когда-то в детстве (ха) маминого сборника лекций, посвящённого летальным мутациям: «Не то ели, не там жили, не с теми спали». Восьмилетний Дениска не очень понял тогда, что к чему, а теперь… Теперь видел – точней не скажешь. Чума никого не красит, что тут говорить, но жители кочевья и до чумы скорее напоминали что-то полуживотное. Точнее – полумонструозное. Медицинских познаний Дениса вполне хватало, чтобы просто-напросто увидеть – разные степени умственной отсталости, чисто физические уродства, вплоть до лишних рук и глаз, и наверняка массовое бесплодие. Последнее легко определялось тем, что детей почти не имелось. Смотреть на всё это было отвратительно. Помогать обитателям кочевья – казалось просто-напросто оскорблением здорового рассудка. Судя по всему, остальные ребята думали так же; Гришке было легче всех, потому что его «форменных признаков» боялись до столбняка даже откровенные дебилы. Собственно, Гришка и завёл разговор – в один из вечеров у костра, кажется, на четвёртый день, – когда мальчишки отдыхали, а Валерия Вадимовна при оранжево-красном пляшущем свете заполняла бумаги. Настин брат сидел себе сидел, грыз веточку, обсасывал с неё кусочки янтарного сахара, а потом предложил: – Валерия Вадимовна, – она кивнула, не переставая что-то записывать, – я вот смотрю и думаю… чего вы с ними возитесь? Давайте кончим их – и делу венец. Препараты сэкономим, время, – он загибал крепкие пальцы, – да и вообще – на кой они на белом свете? Если уж мы своих убивали почём зря – нам по истории говорили, да и старшие ещё кое-что застали, – то с этим-то уродством чего вошкаться? Всего дела на полчаса. А потом запалим вокруг – и все. Тон его был совершенно спокойным и деловитым, без намёка на шутку или ещё что-то – просто предложение. И правда – всё. Ни убавить, ни прибавить. Примерно на середине его рацпредложения Третьякова подняла голову и задумчиво уставилась на казачонка. И даже кивала. Когда Гришка выжидательно замолчал, Валерия Вадимовна суховато пояснила: – У меня есть приказ – и я его выполняю. Приказ был – не просто бороться с эпидемией, а – лечить. Не обсуждается. Иначе я привезла бы сюда не аптеку, а гранаты с циклозарином. И обошлась бы без четырех недорослей-энтузиастов. – Это да, – согласился Гришка. – Но… ну я спрошу, можно? – Третьякова кивнула. – На кой чёрт-то всё-таки? Это всё ж равно, как… – Гришка задумался. – Как бешеная собака в соседях, – подсказал Пашка. – Уже не вылечится, но пока сдохнет – на-па-кос-тиииит… – Во, – кивнул Гришка. – Точно. – Тебя охотиться учили? – спросила Валерия Вадимовна. Гришка кивнул немного удивлённо. – А насчёт подранков что говорили? – Чтобы не оставлял нипочём, – сказал Гришка. – А вот капканы или там удавки ставить? – Да ну, – казачонок покривился. – Это не охота, мучительство. – И что? – настаивала Третьякова. – Это же звери. – Всё равно нельзя, – покачал головой Гришка. – Если убиваешь кого-то, то без нужды мучить – это позор для бойца. И ещё – некрополе растёт от этого… – и осекся. Валерия Вадимовна смотрела на него внимательно и грустно. – Понял я, – буркнул казачонок и бросил в огонь ветку. – Понял… – Ну вот и молодец, – легко ответила женщина и вернулась к бумагам. Мальчишки ещё сколько-то неловко молчали. Гришка сердито сопел. А может – и не сердито, а со стыдом… – Не почитаешь? – наконец предложил Денису Пашка. Денис по вечерам иногда вслух читал «Грани». Олег-то их и сам читал, а Пашка с Гришкой нет. Да и Валерия Вадимовна слушала с удовольствием. – Неохота сегодня, – извиняющимся тоном ответил Денис. – Давайте лучше споём. Он потянулся за гитарой, но удивлённо поймал рукой воздух – инструмент оказался в руках матери. Валерия Вадимовна играла чуть хуже сына, но всё-таки хорошо. Она чуть наклонила голову к грифу, перебрала струны… …– И как бы мне ни было страшно, Я искренне верил всегда, Что снова появятся наши, И снова отхлынет беда. Я верил – они где-то близко, Я ждал, что труба зазвучит, Я думал – да где ж тот мальчишка? Когда же он вновь закричит?! Голос женщины звучал в вечерней тьме, пронизанной огненными сполохами костра. Мальчишки молчали, сидя плечом к плечу у огня… – Но тщетно впивался я в лица Случайных и близких людей – В них не было дивной Жар-птицы Мальчишеской жизни моей. И вдруг в моем сердце уставшем, Как огненный свет янтаря, Сверкнула догадка, что наши Сегодня не кто-то, а я! И быть мне последним Иудой, Коль стану надеждою жить, Что кто-то устроит мне чудо, А я буду в ладушки бить. Но, если, не ведая страха, Я встану и выйду вперед, Мальчишка, как майская птаха, От радости вдруг запоет. Скликая живущих и павших Под сень легендарных знамен, Восторженным голосом: «Наши!» Поднимет товарищей он. И встанут их – тысячи тысяч, И – прочь побегут палачи… Ты слышишь, мальчонка?! Я – наши! Я вышел!! Скорей, сорванец, закричи! [37 – Из стихотворения Бориса Гунько.] — и, прихлопнув струны, отдала гитару Денису. – Вот так. Это мы в своё время пели, когда учились… На, сын. Денис собирался что-нибудь подобрать, но неожиданно Пашка попросил: – Подыграй. Ну, просто три аккорда, – и немного смущённо, совсем необычно для себя, пояснил всем сразу: – Я спою… …У Пашки голос был так себе – обычный юношеский, без малейших изысков. Но пел он с душой. Денис раньше не слышал этих стихов… … – Куда уходят собаки, Когда они отслужили, Всю жизнь собачью до капли Хозяину подарили? И мы замечаем под утро – Собака пропала куда-то, Ушла она ночью, как будто В чём-то была виновата. Пускай мы не слышим за дверью Знакомый весёлый лай, Но почему-то верим: Все псы попадают в рай… [38 – Из стихотворения Владимира Шамова.] – Хорошая песня, – чуть удивлённо сказал Гришка. Задумался и добавил: – У нас был пёс такой… Я его, сколько себя, помнил. А три года назад он ушёл – и всё. Он уже старый был, почти всё время лежал, где тепло. Я утром вышел – а его нет. Я искал, бегал… Так и не нашёл. Он вздохнул. – Тебе же сказали – он ушёл в рай, – серьёзно ответила Валерия Вадимовна. Гришка покосился на неё и возразил: – Рай, ад – их же не бывает. Это только у христиан в старых книжках. – Если их себе представлять так примитивно – то не бывает, – согласилась Валерия Вадимовна. Гришка задумался, а Денис наконец получил возможность спеть самому. Он вообще-то собирался спеть что-нибудь весёлое, но теперь передумал… Снова помолчали. Денис щипал струны. Валерия Вадимовна, отложив блокнот, смотрела в огонь. Потом встряхнулась, требовательным жестом забрала гитару снова, кивнула Денису: – А ну, сын?! – А? – неохотно отозвался тот. Ему хотелось помолчать. Даже не неохотно, а недовольно получилось. Но при первых же аккордах знакомой песни у него зажглись глаза… – Из-под стрехи в окна крысится Недозрелая луна, Всё да чудится мне слышится: «Выпей, милый, пей до дна!» Денис, пружиной вскочив на ноги, пошёл вокруг костра – то разводя руки, то приседая – ломано, резко, застывая на миг в самых невероятных положениях. Казалось, вокруг не просто подпевают гитаре – а ухает одобрительно загадочная темнота… Выпей, может, выйдет толк, Обретешь свое добро, Был волчонок, станет волк, Ветер, кровь и серебро. Так уж вышло, не крестить, Когти золотом ковать, Был котенок, станет рысь, Мягко стелет, жестко спать. [39 – Из песни группы «Мельница».] – Здорово! – выразил общее восхищение Гришка. – На наши песни похоже, только у нас пляшут не так. – Видел я, как у вас пляшут, – ухмыльнулся Денис, садясь к огню. – Олег, а ты чего у нас молчишь? – Он толкнул плечом друга. Тот сердито покосился на Дениса, а Пашка промурлыкал: – А он у нас думает, что он должен делать, как честный человек, когда вернётся-а… – Иди ты, – огрызнулся Олег. Пашка не отставал: – Интересно, что может получиться из союза двух членов совета отряда, командиров первого и третьего звена? – Председатель совета отряда, командир четвёртого звена, – серьёзно подытожил Гришка. – Путём простого сложения выходит так. Они продолжали смеяться, Олег отругивался, а Денис вдруг подумал: если бы можно было и правда сложить… свою половину зрения отдать Настёнке… Прогоняя эту мысль, он передёрнулся, тронул струны – и тут же установил тишину… – Русь… Россия… Слова короткие, Но с аккордом созвучных слов Наплывает, льётся потоками Светлой музыки вечный зов. С этим зовом вдыхаю зори я, Пью берёзы пьянящий сок… [40 – Из стихотворения Геннадия Голобокова.] …Денис сидел у костра, хотя все давно улеглись. Огонь почти прогорел, оживлять его не хотелось. Ночные звуки, загадочные, но не казавшиеся страшными, роились вокруг неясным сонмом. Он вздрогнул, когда бесшумно подошедшая мама опустилась рядом на сиденье из брёвнышка. – Ты почему не спишь? – Я?.. Да… Так… Ма, мы тут ещё долго будем? – Дня три. Может, четыре, но вряд ли. Думаю – три. – Она заглянула в глаза сына и обняла его за плечи. Денис вздохнул, придвинулся ближе, закрыл глаза. И только посильней прижмурился, услышав тихий напев… //— * * * —// Когда Денис выбрался утром из палатки, то поразился. Молочное море, плотное, тёплое и густое, лежало вокруг. Туман был неподвижен, непрогляден и тих. Он казался глухим и беззвучным – и в то же время порождал какие-то странные звуки, которые не удавалось опознать: что это? где это? Когда рука Гришки коснулась его плеча – Денис даже подскочил. Лицо казачонка было озабоченным, даже испуганным. Таким, что Денис спросил – раньше, чем Гришка заговорил сам: – Ты чего? Что случилось? – Поганый туман, – ответил тихо Мелехов. – В такой туман неясыти приходят. У Дениса по коже побежали крупные мурашки, он подался к палатке. Хотя бы за оружием… Спросил: – Пашка на часах? Гришка не успел ответить. Мальчишки дёрнулись уже вместе, когда молочная муть вдруг родила жутковатую фигуру – и до них не сразу дошло, что это всего лишь тайон уйгуров. – Напугал, – рыкнул Гришка негромко. В руке у него была невесть откуда взявшаяся – как будто выросла – нагайка. Тайон стоял, сложив руки на узловатом резном посохе, глядя в землю. «Словно додревнее изваяние, пришедшее в лагерь своим ходом», – с лёгкой дрожью подумал Денис. Казалось, нити тумана прорастают, извиваясь, из его лохмотьев. То, что следом появился Пашка, впрочем, развеяло наваждение. Бойцов был хмур и напряжён. Но заговорил всё-таки тайон: – Вставайте и уезжайте, – сказал он негромко. – Сюда идут с гор. Там, – он показал на северо-запад, – люди. Бандиты, вы их называете. Гришка метнулся к палатке Валерии Вадимовны. Денис быстро спросил: – Сколько? – Десять, может – немного больше. – Тайон перебрал пальцами на рукояти посоха. – Они нас предупреждали, чтобы мы не звали вас на помощь. Не принимали помощи. Никогда. Но это было давно. Я решил, как решил. Их тоже давно не было. С зимы. Я думал: они ушли совсем или их убили. Теперь нас убьют. А вам надо уехать. Вы хотели нам добра, и я не хочу, чтобы вас тоже убили. Не уйти от судьбы – мы перестали умирать от чумы, мы умрём от свинца. Нам нет места на земле и под солнцем, русские люди. «Вот и неясыти, – подумал Денис. – Пришли с туманом». И посмотрел через голову тайона на Пашку. Пашка кривил губы. То ли в усмешке, то ли в презрении при мысли о бегстве. Его пальцы – расслабленные, чуткие – лежали на спуске длинного «Медведя». И Денис подумал, что этой банде всё равно не удалось бы «накрыть» их в лагере. Но лучше, если атакуешь ты – не тебя.<