Мокрица! Я и тогда на них смотрел как на людей, которых мне не понять никогда. И знаешь почему? У них судьба другая. Разница у нас — пшик один. Пять-шесть лет. Ну, семь. Какая тут разница. А разница огромная! Мне и мать и тетка, помню: не трогай ножик, обрежешься. Уж во какой был, а мне все равно: не трогай ножик, обрежешься. Понял? А им дали нож и сказали: наточи и зарежь врага. Ну не нож, конечно… Это я так… Слышал только: нельзя, нельзя! А им: наточи нож! Вот так. Это другие люди. Все равно что древние римляне. Я по сравнению с ними итальяшка, макаронник. А они — легионы воинов. Прошли рядом со мной, да так близко, что я и дыхание, и запах их, и улыбки их увидел, доброту их почувствовал. Вот они! Рядом! А все-таки мимо прошли. Стройный, блестящий легион! Идут! Эх, ребята! Наточи свой нож! А мне этого никто никогда…
Осенний день так тих и спокоен, что слышно, как шуршат в лесу падающие листья. Туман подкрашен в голубизну легким дымом, который стелется по земле. Желтые листья, еще не опавшие с берез, нежно светятся в этой дымчатой голубизне. Пахнет жареным, подгоревшим мясом.
На садовом участке, хозяин которого Ипполитов Сергей Васильевич, гости. Свояченица с мужем, военным человеком в чине подполковника. Ипполитов с подполковником одеты в засаленные, прожженные телогрейки без пуговиц — для дачного антуража. На Ипполитове иссеченные молью, дырявые шерстяные тренировочные штаны и растоптанные ботинки без шнурков. На подполковнике тоже что-то в этом роде. Стоят над костерком, над дымящимися, вспыхивающими огнем угольями, подпертыми с двух сторон кирпичами. На длинных шампурах куски жирной свинины, обожженные до черноты. Глаза слезятся от дыма, пропахшего сладковатой гарью.
А жены их, тоже одетые кое-как, тоже в спортивных штанах, сажают клубничные усы. Стоят обе вниз головой, растопырив ноги в нелегкой работе, с налитыми кровью лицами, с черными от сырой земли руками.
Ипполитов, грузно и ненадежно ступая в стоптанных башмаках, подходит к рыхлой грядке, останавливается и, тяжело дыша, смотрит, как работают сестры. В круглых дырочках, выеденных молью, светится бледная кожа тощих ляжек. Говорит, подбирая вежливые слова:
— Что, сестрички? Скоро вы? Ужинать пора.
Жена его, с трудом разгибая поясницу, поднимается в рост, упираясь запястьями в ягодицы.
— Опять? — спрашивает она, глядя на Сергея. — Когда успел? Отвечай. Опять прикладывался?
— Дым! — говорит в изумлении он. — Глаза ест. Дым. Не-ет… Я — не-ет. Дым.
— Знаю я твой дым, — ворчливым бабьим голосом говорит жена. — Ой, поясницу не могу разогнуть! — И смотрит на сестру. — Кончай, Марин. Надо пообедать. А то вон мужики уже мясо подожгли. А ты чего, Сашк, — кричит она подполковнику, — мясо-то поджег? Горелым пахнет.