— Домой? Нет, — ответил Годфри, — и пусть лучше не показывается. Какой же я дурак! Надо было сообразить, что именно так все и кончится!
— Сказать по правде, — продолжал Брайс, — после того как я сторговался с ним, мне пришло в голову, что он, наверно, взял лошадь и продает ее без вашего ведома, — я не поверил, что она принадлежит ему. Я знал, что Данси любит откалывать такие штуки. Но куда же он мог деться? В Батерли его не видели. Сам он, должно быть, не пострадал, потому что пошел пешком.
— Не пострадал? — с горечью переспросил Годфри. — Да он никогда не страдает. Он создан лишь для того, чтобы причинять страдания другим.
— Значит, вы действительно поручили ему продать Уайлдфайра? — спросил Брайс.
— Да, поручил. Лошадь, на мой вкус, немного тугоуздая, — сказал Годфри; ему было больно при мысли, что Брайс догадается о его безденежье, заставившем его расстаться с конем. — Я и поехал, чтобы узнать, что случилось, — я подозревал неладное. Теперь вернусь домой, — добавил он, поворачивая лошадь и втайне мечтая о том, как бы избавиться от Брайса. В эту минуту он чувствовал, что теперь уже вплотную надвинулся тот перелом в жизни, который так давно его страшил. — Вы тоже едете в Рейвлоу?
— Ехал, но теперь уже не поеду, — ответил Брайс. — Мне нужно во Флиттон, и по дороге я собирался заехать в Рейвлоу, чтобы сообщить вам, что знаю о лошади. Думаю, мистер Данси постарается не заглядывать домой, пока первая буря не стихнет. Он, наверно, отправился с визитом в «Три короны» около Уитбриджа — я знаю, он любит это место.
— Очень возможно, — рассеянно подтвердил Годфри; затем, опомнившись, с деланным равнодушием добавил: — Я уверен, что он скоро объявится.
— Ну, здесь я поворачиваю, — сказал Брайс, не удивляясь тому, что Годфри так расстроен. — Поэтому я прощаюсь с вами и надеюсь, что в другой раз смогу сообщить что-нибудь более приятное.
Годфри медленно поехал дальше, мысленно рисуя себе сцену признания отцу. Он чувствовал, что этого ему теперь уже не избежать. Покаяться в растрате необходимо на следующее утро, и если он умолчит об остальном, все равно вскоре явится Данстен и, узнав, что ему суждено испытать на себе тяжесть отцовского гнева, не замедлит рассказать всю историю, хотя ничего на этом и не выгадает. Есть, пожалуй, способ все еще обеспечить себе молчание Данстена и на время отвратить беду: он, Годфри, мог бы сказать отцу, что сам истратил полученные от Фаулера деньги, и, поскольку раньше он никогда не совершал подобных проступков, отец побушует и успокоится. Но Годфри не мог заставить себя прибегнуть к такому средству. Он сознавал, что, отдав Данстену деньги, уже был виновен в злоупотреблении доверием, едва ли менее преступном, чем трата их на собственные нужды. И все же между этими двумя поступками была разница, которая не позволяла ему принять вину на себя.