– И я тоже! – вторил ей Сережа, протягивая мне руку.
Мне разом стало хорошо и весело с ними. Никифор Матвеевич присел на табурет у кухонного стола, Нюра и Сережа – подле него, я перед ними – и мы заговорили все разом. Никифор Матвеевич рассказывал, как по-прежнему катается на своем поезде от Рыбинска до Питера и обратно, что в Рыбинске мне все кланяются – и дома, и вокзал, и сады, и Волга, Нюрочка рассказывала, как ей легко и весело учиться в школе, Сережа хвастал, что скоро окончит училище и пойдет учиться к переплетчику переплетать книги. Все они были так дружны между собою, такие счастливые и довольные, а между тем это были бедняки, существовавшие на скромное жалованье отца и жившие где-то на окраине города в маленьком деревянном домике, в котором, должно быть, холодно и сыро подчас.
Я невольно подумала, что есть же счастливые бедняки, в то время когда богатые дети, которые не нуждаются ни в чем, как, например, Жорж и Нина, ничем никогда не бывают довольны.
– Вот, барышня, когда соскучитесь в богатстве да в холе, – словно угадав мои мысли, произнес кондуктор, – то к нам пожалуйте. Очень рады будем вас видеть…
Но тут он внезапно оборвал свою речь. Стоявшая у дверей настороже Дуняша (кроме нас и нее никого не было в кухне) отчаянно замахала руками, делая нам какой-то знак. В ту же минуту дверь растворилась, и Ниночка в своем нарядном белом платьице с розовыми бантами у висков появилась на пороге кухни.
С минуту она стояла в нерешительности. Потом презрительная улыбка скривила ее губы, она прищурила глазки по своему обыкновению и протянула насмешливо:
– Вот как! У нашей Елены мужики в гостях! Нашла себе общество! Хочет быть гимназисткой и водить знакомство с какими-то мужиками… Нечего сказать!
Мне стало ужасно стыдно за мою двоюродную сестру, стыдно перед Никифором Матвеевичем и его детьми.
Никифор Матвеевич молча окинул взглядом белокурую девочку, с брезгливой гримаской смотревшую на него.
– Ай-ай, барышня! Видно, мужиков вы не знаете, что гнушаетесь ими, – произнес он, укоризненно качая головою. – Мужика сторониться стыдно. Он и пашет, и жнет, и молотит на вас.
Вы, конечно, не знаете этого, а жаль… Такая барышня – и такой несмышленочек. – И он чуть-чуть насмешливо улыбнулся.
– Как вы смеете грубить мне! – вскричала Нина и топнула ножкой.
– Не грублю я, а вас жалею, барышня! За недоумок жалею вас… – ласково ответил ей Никифор Матвеевич.
– Грубиян. Я маме пожалуюсь! – вышла из себя девочка.
– Кому угодно, барышня, я ничего не боюсь. Я правду сказал. Вы меня обидеть хотели, назвав мужиком, а я вам доказал, что добрый мужик иной куда лучше сердитой маленькой барышни…