Едва барон закончил свой рассказ, как «марсельцы», потерявшие из виду беглецов, но следившие за ними по кровавым следам, кинулись на лестницу, повинуясь внезапной мысли. Барон бросился к ним навстречу.
— Сюда, товарищи, — вскричал он, — сюда!
— Канонир Красного Креста? — закричали «марсельцы».
— Да, братцы, мы — эти два национальных гвардейца и я — чуть не попались, чуть не были убиты, но эти женщины спрятали нас здесь. Пощадите их жизнь, они сохранили нашу.
— Ну! Пусть кричат: «Да здравствует нация!». Бедные женщины кричали все, что им приказывали. «Марсельцы» рассыпались по комнатам, уводя с собой и двух солдат национальной гвардии.
— Неужели вы оставите этих бедных женщин, которые спасли нас, — вскричал барон, — другие, не зная, какую услугу они нам оказали, убьют их.
— Нет, — сказали «марсельцы», возвращаясь, — но что нам с ними делать?
— Отвести домой, наградить их усердие.
— Так пусть дадут нам руки и скажут, где живут.
— Где живешь ты, гражданка? — спросил барон у своей жены.
— На улице Вернель, № 6, — отвечала госпожа Марсильи.
— Товарищ, — сказал барон одному из «марсельцев», понравившемуся ему больше других, — поручаю тебе эту, которая особенно заботилась обо мне, она живет здесь, напротив. Стоит только переехать через Сену.
— Будь покоен, — сказал тот, — она достигнет пристани, я тебе ручаюсь за это.
— Но ты, гражданин, — вскричала бедная женщина, цепляясь за руку своего мужа, — что ты хочешь делать?
— Я, — отвечал барон, подделываясь под язык, приличный его одежде, — я пойду посмотрю, что делается я королем.
Баронесса вздохнула, оставила руку мужа и удалились в сопровождении своего защитника.
Барон, снова пролезши сквозь слуховое окно в соседнюю комнату, надел свой мундир, оставленный им только на время, в надежде с помощью нового наряда спасти свою жену.
Тщетно баронесса ждала своего мужа все 10 и 11 августа.
Ввечеру 11-го числа, когда из двора швейцарцев выносили трупы, привратник, помогавший складывать их на тележки, узнал тело барона, велел отнести его в свою комнату и уведомил баронессу де Марсильи, что ее муж найден в числе мертвых.
Горе баронессы было велико, но убеждение, что муж умер, исполняя свой долг, послужило утешением для ее чистой и твердой души.
Притом она должна была жить для своей матери и дочери.
Жить в Париже с маркизой было довольно опасно. Маркиза не могла притворяться, но не вследствие твердости души или политического убеждения, а потому, что, принадлежа по рождению к известному кругу, воспитанная в известных правилах, она не умела ни на минуту скрывать ни своего происхождения, ни мыслей, ни ненависти, ни любви. Народ бушевал все более и более; король и королева были в Тампле; на улицах продолжались убийства, готовилось общее избиение. Гильотен подарил уже Законодательному Собранию филантропический инструмент, им изобретенный; пора было уезжать из Франции.