В укромный уголок парка от горбатой громады императорского дворца, скрытого кронами низкорослых кривых сосен, доносится тихая, тягучая музыка. Расплываются голубые тени, сливаясь с наступающей чернотой. Свертывая лепестки, никнут цветы. Гул большого города слабеет, будто его глушит толстое покрывало. На небе и на земле зажигаются огоньки, но их дрожащий свет не в силах побороть темень, и приходит ночь, таинственная, грозная, полная и страха, и очарования. Ветерок несет с океана аромат водорослей, сладковато-жирный запах гниющей рыбы, прохладу волн.
Тусклый свет бумажных фонариков, спрятанных в зелени слив и вишен, цветными пятнами освещает то неожиданные повороты аллеи, то узенькие тропинки, ведущие к живописным гротам в искусственных скалах или легким бамбуковым беседкам, нависшим над светлыми озерками. Омывая корни карликовых берез, шумят ручейки, то вдруг срываясь с камней крохотными водопадами, то расплескиваясь по тенистому мелководью среди пышных болотных цветов. Тихая музыка поет о вечном народе Ямато — избраннике богов, призванном властвовать над всеми народами мира. Властвовать! Так учит религия Синто — религия этого избранного богами народа, которому они, боги, дали и чудесную страну множества островов, и океан, и живого бога — императора, потомка Аматерасу, и ум, и силу, и хитрость, и мужество. Властвовать!..
Под раскидистой сливой на скамеечке, выложенной мягким дерном, неподвижно сидели двое. Зеленоватый свет фонарика падал на лица, и лица казались от этого мертвенно бледными.
— Жизнь коротка, и счастье быстротечно, — проговорил седой старик, слегка повернувшись к собеседнику и блеснув очками. — Забудем о делах, Аратаки-сан. Вы знаете, что сказал поэт о жизни нашей?
— Стихов не читаю, господин министр.
— Жаль, — министр вытянул губы, словно собирался поцеловать золотой набалдашник своей трости.
«Грубы разведчики, — размышлял он, — даже разведчики в чине генерала. Отказаться выслушать две строки стихов, когда знаешь, что министр, твой собеседник, и есть тот поэт!»
— Ваша профессия, Аратаки-сан, полна романтизма, — министр улыбнулся, блеснув золотом зубов, лицо его стало старчески добро душным и кротким. — Она ароматна, как порыв ветерка, как легенды горы Фудзияма...
— Простите, но я не думаю о романтике, — нетерпеливо прервал Аратаки, — я вас униженно прошу принять нашего первого сотрудника. Второй год, как мы покинули Приморье. Я не могу... — Аратаки передохнул, — я не могу дышать спокойно, пока там красные. Я не могу читать стихов, господин министр!..
