— О! Если вы имеете какую-нибудь жалость в сердце, — вскричала бедная женщина, — убейте меня! Убейте меня!
— Что говорит она? — бормотал Макс.
— Она отвечает только, что это бесчестно, — сказал Гораций, — и признаюсь, я несколько согласен с нею.
— В таком случае… — сказали вдруг Генрих и Макс, вставая.
— В таком случае делайте, что хотите, — отвечал Генрих. Он сел, налил себе стакан шампанского и выпил.
— О! Убейте меня! Убейте! — вскричала опять женщина, увидев двух молодых людей, готовых подойти к ней.
В эту минуту то, что легко было предвидеть, случилось: Макс и Генрих, разгоряченные вином, оборотились один к другому и, раздражаемые одним желанием, бросали друг на друга гневные взгляды.
— Итак, ты не хочешь мне уступить ее? — сказал Макс.
— Нет! — отвечал Генрих.
— Ну! Так я возьму ее!
— Посмотрим.
— Генрих! Генрих! — сказал Макс, скрежеща зубами, — клянусь тебе честью, что эта женщина будет принадлежать мне.
— А я клянусь жизнью, что она будет моя, и, верно, я дорожу больше своей жизнью, нежели ты честью.
Тогда каждый из них отступил назад, выхватил свой охотничий нож и стал нападать один на другого.
— Но из жалости, из сострадания, во имя неба — убейте меня! — вскричала в третий раз связанная женщина.
— Что сказали вы? — вскричал Гораций, сидя по-прежнему и адресуясь к двум молодым людям тоном начальника.
— Я сказал, — отвечал Макс, нанося удар Генриху, — что я буду иметь эту женщину.
— А я, — возразил Генрих, нападая в свою очередь на противника, — я сказал, что она будет моя, и сдержу свое слово.
— Нет! — возразил Гораций. — Вы оба солгали: вы оба не будете иметь ее.
Тогда он взял со стола пистолет, медленно поднял его и выстрелил: пуля пролетела между сражающимися и поразила женщину в сердце.
При этом зрелище я испустила ужасный крик и упала без чувств.
Придя в чувство, я нашла себя уже в подземелье: граф, руководимый моим криком и шумом падения, без сомнения, нашел меня в лаборатории и, пользуясь моим обмороком, продолжавшимся несколько часов, перенес меня в подземелье. Подле меня на камне стояли лампа, стакан и лежало письмо, стакан содержал яд; что касается письма, то я вам перескажу его.
— Неужели вы не решаетесь показать его и доверяете мне только вполовину?
— Я сожгла его, — отвечала мне Полина, — но будьте спокойны: я не забыла из него ни одного слова.
«Полина, вы все видели, все слышали: мне нечего более открывать вам; вы знаете, кто я, или лучше — что я.
Если бы тайна, похищенная вами, принадлежала мне одному, если бы одна только моя жизнь была бы в опасности, я умер бы скорее, нежели позволил упасть хоть одному волоску с головы вашей. Клянусь вам, Полина!