Между знакомыми нашими был молодой медик, приобретший в Лондоне отличную репутацию своим глубоким познанием некоторых органических болезней. Каждый раз, посещая нас, он смотрел на Полину с серьезным вниманием, всегда оставлявшим во мне некоторое беспокойство; в самом деле, эти свежие и прекрасные цветы юности, которыми прежде было так богато чело ее и отсутствие которых я приписывал сначала горести и утомлению, не появлялись с той самой ночи, когда я нашел ее умиравшей в подземелье; когда же мгновенная краска покрывала ее щеки, то она придавала ей лихорадочный вид, беспокоивший более, нежели сама бледность. Иногда случалось также, что вдруг без причины она ощущала спазмы, доводившие ее до бесчувствия, и в продолжение дней, следовавших за этими припадками, овладевала ею глубочайшая меланхолия. Наконец они стали возобновляться так часто и с такой возрастающей силой, что однажды, когда доктор Сорсей посетил нас, я, взяв его за руку, повел в сад.
Мы обошли несколько раз маленькую лужайку, не произнеся ни одного слова; потом сели на скамье, на которой Полина рассказала мне эту страшную повесть. Там с минуту мы погружены были в размышление; наконец я хотел прервать молчание, но доктор предупредил меня:
— Вы беспокоитесь о здоровье сестры вашей? — спросил он.
— Признаюсь, — отвечал я, — и вы сами заметили опасность, умножившую мои страхи.
— Да, — продолжал доктор, — ей угрожает хроническая болезнь желудка. Не испытала ли она какого-нибудь случая, могущего повредить этот орган?
— Она была отравлена.
Доктор размышлял с минуту.
— Да, — сказал он, — я не ошибся. Я предпишу ей диету, которой она должна следовать с величайшей точностью. Что касается до нравственного лечения, то это от вас зависит. Вашей сестрице нужно развеяться. Может быть, она тоскует по родине и путешествие во Францию пошло бы ей на пользу.
— Она не хочет туда возвратиться.
— Поезжайте в Шотландию, в Ирландию, в Италию, куда ей угодно, но я считаю это необходимым.
Я пожал руку доктору, и мы вошли. Что касается до наставлений, то он должен был присылать их прямо ко мне. Чтобы не обеспокоить Полину, я думал, не говоря ни слова, заменить нашу обычную пищу диетической; но эта предосторожность была напрасна; едва доктор оставил нас, Полина взяла меня за руку.
— Он все сказал вам, не правда ли? — спросила она. Я сделал вид, будто не понимаю ее; она улыбнулась печально: — Вот отчего, — продолжала она, — я не хотела писать своей матери. К чему возвращать ей дочь, когда через год или два смерть опять ее похитит? Довольно один раз заставить плакать того, кого любишь.