– Курати лойль миней маа тули перси райск!
– Я твоя дурь больши ни видить! – сказала Альма, хлопнув дверью перед его сломанным носом.
Вадиму вдруг понял, что заученная фраза, скорее всего, несет в себе иной смысл, нежели тот, которому его научили ("я вечно буду твоим, дорогая"). Совершенно разбитый, он поплелся в Пеликан.
В видеозале клуба крутили кино. Из зала поменьше доносились голоса и шум гитары. Вадик зашел. Дым стоял коромыслом. Бутылки портвейна, парни, девицы – все вперемежку – одни пьяные, другие веселые, третьи под кайфом. Но ничего роднее этого во всей Эстонии было не найти.
Юльки он не увидел. Спросил, где она, но никто не ответил.
Ему налили, он выпил, сел на табуретку, прислонился к стене и стал что-то напевать.
Гитара сначала была в руках Валеры. Но парень оказался слишком пьян, чтобы иметь успех: только щипал струны, недоуменно косо их разглядывал, на большее его не хватало. Тогда общество решило передать гитару в более уверенные руки. Валера не возражал. Гитару вручили Вадику.
Он спел "В сон мне желтые огни".
Ему похлопали, добавили вина.
Он начал петь "Балладу о любви", вслед за ней – "Райские яблоки" – о той, кто умела ждать. Потом "Охоту с вертолетов"
После "Охоты" никто не хлопал, все замерли. Тишина была, как при сотворении мира. Валера поднялся, обнял его и поцеловал. Глаза остальных горели.
В ту ночь его заставляли петь "Охоту" три раза. Последние слушатели разошлись в пять утра, их было человек десять.
Он пел "Коней", "Альпинистку", "О вещей Кассандре", о Колоколах и Хрустальном доме. Он перепел все песни, которым, как ни странно, научился не у Высоцкого, а у одного паренька, когда служил в армии. Звали паренька Иосиф Блан, у него была ужасная судьба и великолепный голос. Вадим пел почти как Ося, только втрое громче. Ведь Блан пел трезвый. Ося умел напиваться без вина.
Когда, сверкая очами, в прокуренную комнатуху влетела Юлька с подружкой, Вадим оборвал на полуслове "Баньку по-белому" и начал "Лирическую":
– Здесь лапы у елей дрожат не ветру, здесь птицы щебечут тревожно…
Юлька сказала, что Высоцкого слышно по всему Таллинну, а в зрительном зале тоже: кино никто не смотрит, открыли дверь, – слушают.
Юлька ушла с ним в пять утра. В Таллинне было сыро и прохладно, только-только начинало светать.
– А ты сам часом ны на ыгле? – справился душевный айзер, внимательно выслушав таллиннскую историю.
– Я? – Вадик несколько опешил. – Вроде нет. А что?
– У тэбя зрачкы расширэны.
Вадим присмотрелся к выпуклым глазам собеседника. Они казались гораздо больше обычных – зрачки, естественно, тоже: