— Конечно, — сказала Линн, нежно касаясь лица мальчика. — Я уверена, что Чарли останется твоим другом.
— Значит, ты выйдешь за него замуж?
— Не торопись, — ответила она. — Людям нужно время, чтобы как следует подумать о таких вещах.
Линн оживилась и снова занялась пирогом, кладя порезанные яблоки в форму и посыпая их сахаром. Она взяла оставшееся тесто из миски и начала раскатывать его на доске.
— Тебе не кажется, что я слишком стара, чтобы думать о замужестве?
— Ты мне не кажешься старой. У тебя нет седых волос или еще чего-нибудь.
— Нет, пока еще нет! — засмеялась Линн. — Но у меня они могут вскоре появиться.
— Почему это?
— О! Именно потому!
Последние дни она все время смеялась, и мальчик никак не мог привыкнуть к этому. Он так часто раньше видел ее несчастной, когда они таскались с одного места на другое, всегда неприкаянные, всегда очень бедные, всегда чем-то обеспокоенные. Но в Херрик Грине они уже прожили пятнадцать месяцев, и его мать привыкла к этому месту. Им здесь повезло, и мать повеселела.
— Ты похожа на девочку, — сказал Роберт. — В особенности, когда ты так смеешься!
— Господи! Ты сегодня говоришь мне такие приятные вещи.
Линн взяла кусок яблока из начинки пирога и сунула ему в рот.
— Вот! — снова залилась она смехом. — Это тебе за то, что ты говоришь мне приятные вещи!
Взглянув в зеркало, Линн убедилась, что мальчик говорил правду: она действительно здорово помолодела за это время. Она чувствовала себя так, как это было в девятнадцать лет, до того как выпавшие на ее долю испытания изменили ее жизнь.
Тогда она была полна радости и смеха; детство и юность приносили ей только радость. Но началась война, которая заставила за все платить. Война и нанесенный ею ущерб состарили Линн прежде времени. Но теперь эти ужасные годы были в прошлом, и она старалась получить от жизни радость и счастье. Существовала масса вещей, от которых ей становилось приятно: она и отец работали, у них был неплохой домик, немного тесный, но без арендной платы, и они жили здесь больше года. Все это — чистый бальзам после стольких лет волнений и нужды. И, конечно, теперь у нее был Чарли Траскотт.
Она видела его почти каждый день, и они уже хорошо знали друг друга. Она знала многое о его четырех годах службы в армии, о девушке, предавшей его, пока он служил в армии, о том, как он потом легкомысленно обращался с женщинами. Чарли, как сама Линн и как многие другие, потерял из-за войны четыре года своей жизни. Он никогда не говорил об этом в открытую, но однажды в баре «Фокс и Кабс» кто-то упомянул Ататюрка, и внезапно Чарли мрачно сказал: