— Ведьма, — холодно заметил Орхат. — это еще и из-за нее меня погнали здешние праведники.
— Приёмная дочка-то?
— Видишь, значит, что не родная. Оба родителя у нее померли.
Во время разговора он вынул из положенного наземь свертка узкую подкову, примерил. Пока он подрезал копыта, расчищал особым крючком стрелки — Шерл послушно подавал ту или другую ногу — продолжал:
— Мыслимое ли дело, чтобы сирота в Лэне бесхозной оставалась? А всё эти… Правые словом, тверезые главой. Не дело, говорят, чтобы поганые муслимы девчонку себе в родню забирали. Оба померших родителя из наших были, пускай и Еленка хоть на мирских харчах, да в нашей вере воспитается.
— Всехнее дитя — в Лэне, да и во всём Динане доля неплохая.
— Одно в Динане, иное — в их деревянной деревне. С боку припёка. Греется у чужого тепла, а своего как не было, так и нету.
Кончил обихаживать копыта, стал прилаживать к месту первую подкову.
— Я и взял в кухарки и подмастерья — печь топить, за горном следить, мехи раздувать. Жара кузнечного и иного с младых ногтей не боялась.
Весь этот речитатив наслаивался на протяжную мелодию.
— Подросла, округлилась, первые крови пролились — непонятная сделалась. Я думал на ней ожениться, и она хотела вроде — говорят, не положено. И молоденька, и вроде дочери мне.
— Дядюшка, а с какого рожна ты сам у них оказался?
Он тяжело поднялся:
— Земля это моя. Вот с какого. Раньше здесь жил и теперь захотелось. Потом работы они мне первое время обеспечивали много, и хорошей.
— А позже?
Он снова согнулся в три погибели.
— Прознали, что я боевые клинки отковывал. Для бурых и красных, черных и белых едино. Что, подзабыла разве?
Кардинена коснулась пальцами навершия своей кархи гран.
— Помню. И своей работы у тебя сабли были отменные, и из чужих обломков целое составлял. Неладно отпущенное закалял снова: в жиру, солёной воде и солёной крови.
— Вот насчет последнего они и возмутились особо, — Орхат распрямился. — Палач, говорят, и палачам потакаешь. Но сначала всю поковку забрали вместе с доброй рудой и в расщелину сбросили. Рядом с кузней мы, считай, по своей воле место выбрали. Там и раньше малая лачужка стояла — переночевать бывает способно, коли не желаешь горн поутру заново распалять.
— Что же, правоглавы голой сохой теперь землю ковыряют? Без наконечников?
— Я их по гроб жизни орудием обеспечил. Подмастерьем, опять-таки, не одна Лени у меня работала.
— Это после тех событий она себе мусульманское прозвище вернула?
Леэлу перестала петь: ее и кузнецово колдовство над Шерлом подошло к концу.
— Вовсе нет. Тогда еще было хорошо. Нам приказали гибельной остроты не творить даже в шутку, но других запретов не наложили. Лемехи, резцы да кухонные ножики…