— Держи. — Он налил виски себе и мне и протянул бокал. — Это ведь ты должна была подбодрить меня, помнишь? А мне следует пребывать в печали.
— Наверное, это как раз тот случай, когда слепой ведет хромого.
Финбар обхватил голову руками и взъерошил волосы. То, как под пальцами его кудри натягивались и распрямлялись, заставило меня вспомнить о более прозаическом вопросе — мое желание не ослабевало. Я не притронулась к бокалу, отодвинула его подальше.
— Весны не существует, — глухо произнес он, уронив голову на грудь.
— Ты не прав. — Я погладила его по голове.
— Утешение, — сказал Финбар, — мне нужно утешение! Друг и весна, весна повсюду. Просто необходимо.
Я никогда не ассоциировала слово «утешение» с эротикой, но сейчас в глубине моего сознания эти два понятия слились воедино.
Запутавшись в подоле ночной рубашки и наткнувшись на тостер (вот черт, разве это способ произвести впечатление на девушку?), я схватила Финбара за руку и потянула за собой, — он поддался легко, как ребенок.
— Я покажу тебе весну, — заявила я и осторожно повела по коридору на кухню. Живо отыскала фонарь — приходится, когда черт гонит. Я и не подозревала, что он у меня работает. — Милый кусочек весны. Это придаст тебе сил.
Я распахнула заднюю дверь. Рука Финбара казалась даже более горячей, чем моя, — совсем неудивительно, если на тебе джемпер-поло, а в доме двадцать шесть градусов тепла.
— Милый, милый кусочек, — твердил он и, спотыкаясь, спускался по ступенькам. — Такой же милый, как ты… Утешение, — крикнул он в ночь, — утешение и надежда! Что поможет человеку, лишенному этого?
— Да, сейчас. — Я, торопясь, тащила его за собой. — Вот мы и пришли.
Остановилась у ящика с цветами и направила фонарь на примулы. После того как я вырвала сорняки, они немного повеселели.
— Видишь, — сказала я. — Весна уже здесь.
Финбар внимательно посмотрел на цветы.
— Так и есть. Они — само совершенство, правда? — Он протянул руку, дотронулся до одного и произнес: —…Увидишь ты подснежник белый, как твое лицо…
— Откуда это? — поинтересовалась я.
— «Цимбелин».
— Не знаю этой пьесы.
— О, — сказал он, прикасаясь пальцем к бутонам, — обычная история о любви и предательстве. Как и все у Шекспира. Я был Якимо. Хорошая роль.
— Любовь вовсе не обязательно бывает вероломной. Только в пьесах, книгах и вообще. В реальной жизни она может быть — гм-м — очень приятной.
Мне показалось странным, что я высказала подобную мысль.
— Любовь, моя дорогая девочка, всегда вероломна и всегда приятна…
Он поднялся.
— Я немного замерзла, — сказала я.
— Тогда пойдем в дом.