— А я хочу спросить, — парировал Финбар Флинн, — где ты был на Новый год?
Робин был обескуражен. Его щеки по-прежнему пылали, этот румянец придавал ему удивительно трогательный вид.
— Вообще-то в Канаде.
— Когда тебе следовало быть рядом со своей возлюбленной?
— Нет, нет, нет, — поправила я. — Не возлюбленной!
Финбар перевел взгляд с меня на Робина, а потом обратно.
— Прошу прощения.
Красивым жестом он опустил руку на бедро. Я готова была съесть его. Финбар снова напоминал творение Донателло, только на этот раз был в легком черном пиджаке и джинсах насыщенно-черного цвета. Какая несправедливость по отношению ко мне!
— Простите, я просто считал, что вы… — Финбар пожал плечами, поднял бровь, взглянув на меня, а потом на Робина с сардонической усмешкой, которую я помнила так хорошо. — Знаете…
Он выпил, закинув голову, отчего кадык резко дернулся.
— Джоан не… — начал Робин.
Я подхватила:
— Мы не…
А потом посмотрела на Робина, он на меня, и мы вдвоем — на моих несчастных, любимых, ни в чем не повинных родителей, которых я — их любящая дочь — старательно вводила в заблуждение, убеждая, что на самом деле мы вместе…
— Мне кажется, что вы поссорились, — деликатно заметила мама.
Отец провел пальцами по волосам, от уха до уха, и умоляюще воззрился на громкоговоритель.
— И посмотрел я на небо, — вдруг продекламировала я, потому что эта фраза показалась мне очень уместной, — откуда исходит моя сила…
Все уставились на меня, и в глазах каждого читалось удивление.
— У тебя, — сказал Финбар Флинн, глядя на меня практически в упор, — поэтический дар. А у вас — очень странная дочь, — обратился он к моим родителям. Потом повернулся к Робину: — Ни минуты, чтобы поскучать, правда? Герань, именно это мне и нравится: ты неподдельно эксцентрична. Ты делаешь ярче нашу жизнь, без тебя она была бы монотонной.
В тот момент я осознала, что лед растаял. Полностью. От него не осталось и следа. Я сделала большой глоток и не сразу поняла, что это уже не апельсиновый сок, а та самая жидкость, к которой, как я считала, больше никогда не прикоснутся мои губы. Водка обожгла, как настоящий огонь. Я была яркой. Он тоже. Два ярких человека в унылом мире. Вместе мы могли бы скинуть серый покров и раскрасить весь мир блестящими красками. Я сдалась на милость этой мысли и сообщила:
— Самые безупречные и чуткие люди — те, кто больше всего любит цвет…
К этой фразе собравшиеся отнеслись даже лучше, чем к цитате о холмах. Все замолчали.
— Это из Лоуренса? — через некоторое время отважился спросить Робин.
— Нет, это не твой чертов Лоуренс, — отрезала я.