Антонина внесла на огромном блюде дымящийся курник. Я опрокинул в рот рюмку тягучей, сладковатой, темной жидкости. Приятное тепло разлилось по желудку. Анисим продолжал:
— Самую чистую водку, через березовый уголь пропущенную настаивают на меду с черными сухарями и изюмом. Эдакий вкус, барин, скажите, и закусывать не хочется!
Я кивал и поглощал с аппетитом все, что мне подкладывала на тарелку Антонина. Это вам не сорок градусов — чистый первач вызывал зверский аппетит.
— А вот, батюшка, и «кипарисовка».
Антонина подала графинчик с янтарной жидкостью:
— попробуйте, Данила Лексеич, это по новому рецепту — лимоны, те, что вы привозили из города, помните, так неделю на их корках водку настаивала, неделю на самих резаных, потом отжимала, да неделю на вареном меду и шишке кипарисовой, вот что получилось.
Я проглотил холодную ароматную сладковатую водку и с наслаждением закусил кусочком стерляди, для себя запомнив рецепт и пообещав по возвращении устроить Альке хоть частично напоминающий этот пир ужин.
Настроение улучшилось и произошедшее в избе Ксаны уже совершенно не пугало. Анисим захмелел и стал пересказывать деревенские сплетни. Я слушал вполуха.
— …А кузнец теперь в темной на цепи. Все говорят, это он жену порешил, а я не верю. Гришка бешеный, конечно, но чтоб убить Настастью — ни за что! Он её если не любил то уважал больно, на него все девки кидались — он ни в какую. А Настасья — та еще вертихвостка была, упокой господи её душу. И с Сидором — плотником у нее шуры-муры были, и с Федькой, печником. Да она с детства была гулящая, говаривали даже к знахарке, Ксаниной матери, по молодости бегала за отварами, чтоб ребеночка скинуть. Гришка на ней женился, позор прикрыл, так она после свадьбы еще пуще по мужикам бегать стала. А детей так и не прижили. Гришка в кузне цельный день, а она избу выметет, поесть приготовит и шасть со двора…
— Анисим! — Антонина зыркнула на него недобро, — о покойниках либо хорошо, либо никак.
Мне было так хорошо и уютно, что я совсем забыл о своих тревогах.
— Э-э, батюшка, барин, да тебя сморило. Пойдем-ка, я уложу тебя спать.
Анисим проводил меня до спальни, и я забылся сладким сном на мягкой, пахнущей солнцем постели.
* * *
Алька проснулась чуть свет с одной мыслью — надо с чего-то начинать. Она сходила с ума оттого, что там, в темной сидит Григорий, который ни в чем не виноват, — в этом она не сомневалась. Человек не мог смотреть так искренне прямо в глаза и говорить неправду. Его поведение не выдавало ни волнения, ни беспокойства — он был уверен в своей правоте, полон достоинства и взгляд его был светлым и каким-то нежным. Это так не вязалось с его брутальной внешностью. Он очень ей нравился — надо было быть честной с самой собой. Она спрашивала себя, взялась ли бы она за это дело, если бы это оказался не двухметровый красавец Гришка Селиванов, а какой-нибудь обычный мужичок. Жестокость, с которой содержали подозреваемого, поражала её — если бы она не пришла вчера вечером и не ослабила цепь, он так и провисел бы под потолком, и, возможно, остался бы инвалидом на всю жизнь.