— Гриша. Как мне незаметно выйти отсюда?
— Теперь никак, только потемок ждать, либо идти открыто.
— Нет, только не открыто! Не сейчас! — Алька смотрела на Григория и лихорадочно думала, как же поступить.
— Воля твоя, матушка, только если сейчас пойдешь — следом сразу и пересуды по деревне пойдут. Оставайся!
— Меня прислуга потеряет — тревогу забьет.
— Не забьет, я пойду, скажу, что ты молишься в часовне в пяти верстах отсюда, вернешься вечером.
— Тебе не поверят.
— Поверят, матушка, поверят, я знаю, как сказать.
— И что ты предлагаешь? — она села на скамью около стены.
— Я кузню закрою, скажу, что уехал за дровами, а ты здесь схоронись. Я через час вернусь — принесу еды, до вечера здесь переждем, а вечером пойдешь домой.
Алька свернулась клубочком на лавке. Григорий погладил её по голове, как маленькую:
— Не казни себя, слышишь, не по своей воле ты замуж шла — по отцовской. Не твоя вина, что сердце твое меня вспомнило и ко мне рвалось, и не моя, что не сдержался — красоты такой на всем свете нет. Сколько лет прошло, а первая любовь не ржавеет, — верно, люди говорят. Алька чувствовала, как Григорий прожигает её взглядом, полным желания.
— Ты чего хочешь, скажи, я добуду, принесу! Не грусти, матушка.
Алька прижалась губами к уголку его губ:
— Ты сам приходи — мне ничего не надо. Возвращайся. Побуду с тобой дотемна. Кто знает — может больше и не придется…
Через час перед Алькой стоял импровизированный стол — наковальня, покрытая холщовой тканью, на которой красовался пузатый кувшин молока, румяные пирожки, чашка меда, кусок брынзы и пучок всевозможной зелени. Григорий легкими движениями отрезал от копченого окорока тонкие куски мяса.
— Кормить тебя буду, матушка. Коли сама кушать не изволишь, — силой кормить стану — он расплылся в добродушной улыбке. — Ну, сама посуди, где это видано, чтобы человек сутки голодным был.
Альку не надо было уговаривать. Она с волчьим аппетитом пустилась поглощать нехитрую, но очень вкусную и ароматную пищу. На минутку приостановившись, она спросила:
— Не войдет ли сюда кто?
— Матушка! — Григорий едва не поперхнулся, — ты глянь, какой засов на двери! Сам ковал, вот этими руками. — Он закатил рукав, обнажив бицепс. Алька пожала плечами:
— Так ведь засов с этой стороны, а с той стороны замка нет — подумает, может, кто чего-нибудь, начнут стучать, дверь ломать…
— Не беспокойся, — Григорий погладил своей огромной ручищей её по щеке, — я изловчился там замок так приладить, что кажется, будто закрыто.
Алька, успокоившись, впилась зубами в румяный бок пирожка: