Я дернул за веревку, и нас медленно потащили наверх.
Одной телегой стало меньше — Тимофея повезли в село. Мы с Ксаной примостились на краю оставшейся, и она медленно повезла нас назад. Промозглый осенний ветер срывал остатки листьев с деревьев.
— Скоро первый снег… — Ксана прижалась ко мне, и я обнял ее, укрыв своим тулупом, который как раз накануне мне выдала Антонина.
— Я бы хотел увидеть своего ребенка.
— Ты увидишь его…
— Как? Если мне скоро уходить.
— Обязательно увидишь. Верь мне. Только верь, хорошо?
Я вздохнул. Я часто не понимал её, она говорила странные вещи, которые часто не совпадали с тем, что она же говорила раньше. Но я готов был отдать полжизни за этот теплый мягкий, влекущий комочек, свернувшийся у меня на груди и почти засыпающий, как котенок, такой желанный, такой родной и близкий и такой далекий…я, пожалуй, впервые задумался всерьез — как же я буду жить на этой земле без нее. В том времени, в этом — какая разница — я просто не представлял, как буду просыпаться, и засыпать, встречать рассветы и закаты, ходить на работу, спать с женой, а Ксаны рядом не будет. Я не увижу, как родится моя дочь, как сделает первые шаги. Кого она будет называть «тятей»? Кто возьмет ее на руки и расскажет сказку на ночь, кто защитит от произвола того настоящего Данилы Алексеевича, который явится на моем месте вместо меня, когда я уйду… и явится ли вообще кто-нибудь вместо меня. А если я не успею найти последний камень до первого снега? Страшно было подумать, что я могу сгинуть, просто исчезнуть в небытие, и она, моя любимая тоже…
— Не думай о плохом, — Ксана словно читала мои мысли.
— Мы почти приехали. Ты и на этот раз исчезнешь?
— Нет. Я останусь с тобой. Очень хочется спать в теплой кровати под защитой надежного мужчины. — Она звонко расхохоталась, и я еще крепче прижал ее к себе.
* * *
На этот раз Ксана не окуривала комнаты дымом и не выливала воск в воду. Она просто взяла свой хрустальный шар и положила на стол перед собой. В руках ее были камни. Она закрыла глаза и сидела, словно уснувшая. Шар медленно вращался сам собой.
— Ты видишь что-нибудь? — я просто не выдержал, прошло больше получаса. Ответом мне было гробовое молчание. Я раздраженно вздохнул и вышел из комнаты. Иногда меня просто бесила вся эта колдовская чушь. Проходя по комнатам, я наткнулся на умилившую меня картину. Анисим, которого, видно, сморило, после сытного обеда, сдобренного парой-тройкой рюмочек кипарисовки. Он похрапывал, свернувшись клубком, на диване в гостиной, а Антонина, заботливо укрыв ему ноги своей вязаной шалью, сидела рядом на скамеечке и колдовала с иголкой над его портами. Мне сразу пришла в голову мысль — надо их все-таки поженить. Я, как эгоист, думал все время о себе и никогда не думал о них. Об Анисиме и Антонине, обоим страдавшим такой нерешительностью. Надо просто решить за них.