Лучше не спрашивай, как меня спустят на землю — мирно, по обоюдному соглашению, или с громким скандалом, сотрясающим небеса, так что деревья, люди и звери там, далеко внизу, поднимут к небу вечнозеленые, пожелтевшие от зноя, потемневшие в сумерках, серебряные от смеха глаза, скажут: «Гроза приближается», — но не пойдут по домам, останутся в летнем кафе, где все столы на двоих, будут ждать, пока первые, самые сладкие, самые тяжкие капли дождя овеществятся на их ладонях, затылках, за шиворотом и на моих щеках, потому что в этот момент я буду лежать во дворе четырнадцатого дома по улице Доминикону, в колкой сухой августовской траве, вдыхая запахи мяты, полыни, кислых яблок, упавших на землю в следующем сентябре, роз, расцветших у тебя на веранде когда-нибудь завтра, тысячу лет назад, не знаю, вечно путаюсь во временах, всякий язык иностранный для того, кто молчит обо всем, хотя бы поэтому лучше не спрашивай, все равно совру, выбрав не те слова, которые надо, да просто — выбрав слова.
Лучше не спрашивай, как я живу, потому что ответ на этот вопрос не только умножают на отвечающего, но и делят на личность спросившего, и тогда придется признать, что я ежедневно делю на ноль все, что со мной происходит, недопустимая математическая операция, если выполнять ее, не отлынивая, тысячу лет подряд, реальность однажды сдастся, и тогда отменится время, останется только август, пространство сожмется до размеров разогретого солнцем двора дома номер четырнадцать по улице Доминикону, где всегда пахнет можжевельником и кипарисами, где северный летний день становится южной ночью, а в густой зеленой траве лежит твоя голова, белая, словно вылепленная из снега, который выпал вчера, когда нам казалось, что лучше нет развлечения, чем сидеть, болтая ногами, на самом краю снеговой тучи и толкать друг друга локтями, коленями и щекотать, выясняя, кто на этот раз свалится первым, кто упадет на землю, тот будет дурак.
Улица Исландийос
Islandijos g.
За черной-черной стеной
Нёхиси в ярости.
На него порой находит; к счастью, редко, а то где бы мы все были.
— Что не так? — спрашиваю я.
— Угадай с трех раз, — огрызается он.
Число попыток может быть увеличено хоть до сотни, это мало что изменит. Нёхиси вполне предсказуем во многих вопросах, но привести его в ярость может все что угодно. В том числе вещи, которые всего четверть часа назад вызывали умиление и даже восторг.
Поэтому спрашиваю почти наобум:
— Тебе настолько надоела ярмарка?
Ну, просто потому, что именно по ярмарке мы ходим уже часа полтора. И лично мне уже порядком наскучило глазеть на игрушки, примерять меховые шапки, пробовать колбасу, леденцы и малину, жареный миндаль, пиво и мед. А ведь у меня почти ангельский характер. Ну, по сравнению с некоторыми.