Я с улыбкой вспоминала о Люке, думая, доведется ли нам встретиться еще раз…и где?
Рассудив, что в этом предприятии мне сумеет помочь Мили, я отправилась на утренний отдых. Не подумайте, то была не влюбленность, то, что тянуло меня отыскать Люка. То была мечта о радости, о покое… Не знаю. Я бы не смогла сказать, что меня тянуло к нему.
День прошел внешне спокойно и размеренно, под вечер явилась Милица: „Помочь, если что…“, и я выкроила минутку шепнуть ей, что мне потребуется отыскать с ее помощью одного человека. Мили сделала большие глаза, но от вопросов воздержалась.
Умница Мили.
Потом были наряды. Я выбрала тяжелое платье черного бархата с серебряной нитью на шемизетке — мои волосы сияли на его мраке, как лунное зарево. Карл тоже выбрал черный костюм, а вот Фрэнсис предпочел белое с золотом, Мили — темно-фиолетовое.
…Я почувствовала ее Силу, как чувствуют люди приближающееся веяние бури в воздухе. Как пульсацию близкого шторма, когда воздух становится свежим и начинает биться, подобно терзаемому отчаянием или радостью сердцу, подобно обезумевшей птице. Как огненное напряжение, сжатое в разрывах туч, готовое прорваться при малейшей неосторожности. Как огромную волну, безудержно мчащую на нас всю свою сокрушительную мощь.
И нас захлестнул поток этой силы, обрушился, наполнил…и я ощутила в себе неизведанное до сей поры могущество. Глаза моего брата засияли, Фрэнсис выпрямился — и, удивительное дело! — рассмеялся. Да, да, да, к нам шла наша Королева, суть наша, прибежище и сила наша… Наша Госпожа и Защитница… Во мне будто пробуждались и рвались наружу кипящие ликующие родники, источники, и каждый нес Силу. Голова кружилась от восторга и ликования, и я рассмеялась, кинувшись в объятия Карла, и он вторил мне, кружа меня по гостиной…а потом распахнулись двери — и вошла та, что называла себя Миленой.
О, как описать это чудо, возникшее в тот миг перед нашими глазами?.. Все мы, кто относительно недавно, кто немыслимо давно, но были людьми. Милена не была человеком никогда, это с пронзительной ясностью молнии озаряло сознание всякого, кто видел ее. И ее нечеловеческая красота вызывала трепет восторга, ужаса, преклонения — но, прости меня, Госпожа, не любви. Ее нельзя любить, страшно подумать о таком. Страшно коснуться ее: не сгорит ли неосторожный, прикоснувшись к средоточию столь великой силы, силы, сиянием окружавшей это создание и лившейся в мир, сливаясь с лучами звезд и луны, чтобы влиться в нас нашим могуществом?..
Да и полно, нужна ли ей чья-то любовь? В сердце мое вошло благоговение…