По окончании учебы Иоханес снял в районе Айер-маркет квартиру из двух комнат, превратив одну из них в мастерскую, а другую — в спальню. Была там еще и кухонька, где молодой человек сам готовил себе немудреную пищу.
Среди профессионалов-огранщиков Иоханес довольно быстро завоевал авторитет. Работал он действительно на совесть, никаким житейским соблазнам не поддавался, никаких тайных или явных пороков, кажется, не имел. Упорно трудился, в поте лица своего. Ну а то, что прослыл занудой и анахоретом, так ведь не всем же быть веселыми бражниками или отъявленными бабниками и гуляками.
Вскоре Иоханес вступил в гильдию, и заказов у него стало много. А следовательно, и франки появились. Он взял служанку — полную рябую рыжеволосую Марту, старательную девушку, жившую в пригороде с престарелыми и немощными родителями. Она ходила на рынок за рыбой и мясом, готовила и стирала хозяину, который, надо сказать, был весьма неприхотлив.
Соседям, особенно соседкам, казалось странным, что молодой человек, такой ладный и пригожий, совсем не интересуется женским полом. Но поскольку Иоханес никакого повода для сплетен не давал, все пересуды быстро прекратились, соседи успокоились и утратили к нему всякий интерес. Живет себе человек уединенно, делом занят, корпит с утра до ночи — да и ладно, пусть себе, многие ведь так существуют. И вдруг на тебе — такой ужасный конец!..
Полицейский, разумеется, провел расследование — произошло убийство как-никак. Он допросил служанку, но Марта ничего полезного ему не сообщила. Хлопала глазами, большей частью бормотала что-то невразумительное. С хозяином она общалась мало, приходила к нему убираться, делать покупки, стирать и готовить только два, иногда три раза в неделю. Встречала у Иоханеса заказчиков да изредка его коллег-огранщиков. Она все повторяла, что очень жалеет господина, «убиенного каким-то злодеем в расцвете лет», и все время вытирала слезы краешком белого передника.
Следователь расспросил и старого Крассона. Но и тот знал о своем ученике немного. Встречались они за последние годы всего несколько раз.
— Иоханес был скрытным и необщительным, да, старательным, прилежным, не без способностей, но искры божьей в нем не было, и, знаете ли, особых симпатий он у меня никогда не вызывал. На заказчиц наших — молоденьких девиц и пышных матрон — он ни разу даже и не взглянул, во всяком случае, я ничего подобного не припоминаю, — бормотал, словно сетуя об упущенном юношей шансе, седой мастер. В черном бархатном, довольно засаленном камзоле, он мог сойти за старика, если бы не живые карие глаза да небольшая аккуратная седая бородка клинышком. — А что может быть естественнее в его-то возрасте?! Не так ли?! — На лице Крассона промелькнула слабая улыбка, свидетельствующая о том, что он в молодости знавал толк в развлечениях и прелестях кокетливых дам. — Уж больно до камушков сияющих наших Иоханес охоч был. Так весь, бывало, затрясется, когда новую партию в мастерскую на огранку привозили. Сядет к столу и любовно их так перебирает, поглаживает, вроде как бы ласкает. И все никак глаз от них не оторвет. И чего-то шепчет, бормочет себе под нос. Честно говоря, одно время я побаивался, что он ворюгой окажется, сбежит в один прекрасный день с камнями и золотишком. И поэтому, каюсь, приглядывал за ним. Но потом понял, что парень он — честный, просто камни любит больше, чем людей. Точнее, теперь выходит: любил…