В дутовских частях царила неразбериха, командиры в полках и казачьих сотнях менялись, будто дети во время игры в салочки — это позволяло фронтовым друзьям во время переформировок соединяться вместе. Калмык, Еремей, Удалов, Потапов, Сенька Кривоносов, многодетный Пафнутьев — все теперь держались вместе. Когда люди сбиты в один круг и понимают друг друга с полуслова, то и прожить, и воевать бывает легче легче.
Еремеев выздоравливал медленно.
— Бульончиком бы тебя, друг, попоить, — озабоченно глядя на Еремея, проговорил калмык, — с травами, да с целебными кореньями… Бульон из зайца, например, был бы очень хорош.
Зайцы, да и другие звери в степи водились, но всех загнала в норы, а то и вообще выбила из этих мест война.
Удалов, похудевший, с тусклым серым блеском в глазах отрицательно покачал головой:
— Вряд ли сейчас мы отыщем косых в степи.
Одно время он посытнел было, пополнел, набрал вес. Казаки не упускали случая подковырнуть его, иногда даже величали генералом, но сейчас вид у Удалова был отнюдь не генеральским, — кожа походила на старую безразмерную шкуру, морщинистые щеки неряшливо нависали над подбородком, в глазах отсутствовала жизнь.
Калмык сделал приглашающий жест:
— Поехали со мной!
Бивший сапожник с хрипом втянул в себя воздух, в груди у него что-то простудно заклокотало, Удалов прислушался к самому себе и пожаловался:
— Что-то ослаб я.
— Не ты один ослабший такой. Поднимайся. Давай выедем в степь.
— Ага. И нарвемся на красный наряд. Как он вот… — Удалов покосился на лежавшего на грубом топчане Еремея.
Разговор происходил в покрытой черной соломой клуне [58] — это все, что осталось от некогда богатого казачьего хутора, разбитого прямым попаданием тяжелого снаряда. Еремеев, услышав, пошевелился, открыл глаза, лицо его сморщилось страдальчески, рот сполз в сторону, и казак вновь закрыл глаза.
— Главное — не поддаваться хворям, сопротивляться до конца, — сказал калмык. — Через себя переступить. Понятно? Поехали!
Удалов потряс головой, словно его пробил электрический заряд, и молча поднялся со скамейки, на которой сидел. Едва они вышли за порог клуни, как взвыл ветер. Удалов пошатнулся, поглубже запахнул шинель, сделал шаг в снег.
— Без коней утонем, — произнес он хрипло.
Калмык забрался на лошадь, поперек седла положил карабин.
— Ружьишко бы сюда, — произнес со вздохом, — хотя бы плохонькое, — зайцу было бы гораздо страшнее.
Тем не менее Африкан любовно огладил ложе карабина. Хоть и безжизненна степь — а вон тяжелая птица сорвалась с неба и в отвесном пике ушла вниз.
— Есть тут зайцы, есть, — убежденно произнес калмык.