— Стал лизать.
— Ее?
— Булочку Дома Паркера.
— Выполнили куннилингус с этим тринадцатилетним ребенком, вы, маленький извращенец?
— А вы бы не стали?
— О Господи. Может до вас дойти, наконец что субъект обсуждения — вы?
— Тогда почему эрекция — у вас?
Он прикрыл ее своей папкой.
— Давайте, продолжайте, что дальше?
— Она сказала: «Продолжай», точно, как вы.
— И вы продолжили?
— Да, как просила.
— Вы вставляли свой язык между губами ее вульвы?
— Да.
— И что вы делали потом?
— Что?
— Дотрагивались кончиком языка до ее клитора?
— А что это такое?
— Клитор — это женский аналог пениса, только он находится внутри, а не снаружи, и это вызывает у женщины оргазм при копуляции.
— А, так это и было это?
— Что это было это?
— Горячее и жидкое, что случилось внутри ее булочки Дома Паркера, когда она схватила мою голову руками и закричала: «Глубже, лижи глубже!». Мне показалось, что она сошла с ума, а мне не понравился этот вкус, и я не люблю, когда меня хватают за голову, я никогда не любил, когда меня хватают за голову, кроме…
— Вашего живого негра на льду?
— Да, его, когда он не хотел ебать, а хотел, чтобы ему сосали.
— О Господи, проклятый маленький…
— Извращенец?
Его глаза лихорадочно блестели.
— Вы проникли в нее тогда своим пенисом?
— Нет, нет, нет, нет.
— Заткни свою грязную пасть.
— Именно это я тогда и сделал.
— Сдержался?
— Нет, сбежал с чердака, и никогда больше туда не возвращался, а через какое-то время я слышал, что ее выгнали из школы, и что школьного инспектора отправили в отставку, и что они покинули город вместе, а еще позже моя бабушка сказала мне, что эту девочку, с которой я играл на чердаке, нашли мертвой в каких-то кустах в Тускалузе, убитой, сказала моя бабушка, дьявольски соблазненной, как твой дедушка, но только в кустах, а не в копии Голубого грота.
— Вы несете чепуху.
— Нет, сэр. Может, я немного и сочиняю, но не фантазирую для вашего удовольствия, сэр.
Да, то, что я вам рассказываю — я думаю, не фантазия. Я думаю, я только воображаю, что когда он поднял папку оттуда, где была его эрекция (возможно, тоже воображаемая), там было мокрое пятно. Воображаемое или нет, но следующее, что я подумал, или вообразил, это что теперь я по-настоящему способен волновать словами, хорошими и плохими, что теперь я по-настоящему способен писать, и что-то, что я буду писать, может быть и презираемо за свое висцеральное (органическое) содержание.
Я увидел — или вообразил — что он потерял свою накрахмаленность, и именно поэтому снова уронил папку на свой ненакрахмаленный белый халат, нацарапал несколько слов и сказал мне: