Мы разошлись по ротам.
— Что, товарищ политрук, банька предстоит? — встретил меня вопросом красноармеец Орлов. Он сидел у раскрытой двери теплушки, держал в руках гитару и блаженно улыбался. Рядом, кто сидя, кто стоя, расположились танкисты. По их лицам было видно: баньку ждут с превеликим нетерпением.
— Веничков березовых бы наломать, — мечтательно произнес кто-то.
— Да кваску холодненького…
— А потом в тенечке, под кустиком, на свежей травке полежать… Вы как, не против, товарищ политрук?
— Не против, — ответил я. — Вот отслужите, будут вам и веники березовые, и квасок.
Один из механиков-водителей задумчиво проронил:
— Если отслужим…
— А куда ж денемся! — с неожиданной убежденностью воскликнул Орлов и озорно ударил по струнам.
В общем, настроение у личного состава было бодрое.
…Еще издали мы увидели, как от вокзала к эшелону торопливо идут, почти бегут комбат с замполитом. Комбат впереди — легкий, стремительный. Замполит приотстал, в его возрасте это немудрено.
— Чего это они? — недоуменно пожал плечами Кваша. — Боятся, что ли, кто другой баню займет?..
Лицо капитана Виноградова было бледным, взволнованным. Оно как-то вдруг огрубело, черты стали резче, суше.
— Объявите построение батальона, — сказал он. — Немедленно!
— Что случилось? — спросил капитан Кваша.
— Война, — сумрачно ответил подоспевший замполит.
Вдоль эшелона пронеслась команда: «Строиться!»
Танкисты высыпали из теплушек и, еще не зная страшной новости, с шутливыми восклицаниями устремились к месту построения — к середине эшелона.
Когда строй замер, командир батальона, сделав к нему несколько шагов, остановился, глядя перед собой в землю, и затем, резко вскинув голову, сказал:
— Товарищи! Сегодня началась война. Гитлеровские войска внезапно атаковали наши позиции на всем протяжении западной границы. Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и другие советские города и села подверглись жестокой бомбардировке…
После этих слов капитан В. А. Виноградов замолчал. Над строем повисла тяжелая, непроницаемая тишина. Не помню, сколько она длилась — минуту, пять минут или десять. Одно помню — тишина была долгой. Каждый ошеломленно осмысливал обрушившуюся на нас страшную весть. Да, мы были военными людьми, к возможному началу войны в какой-то степени морально готовились. И все же эта весть оглушила нас как раскат грома. Мы внутренне сопротивлялись ее реальности, не хотели в нее верить, воспринимать. Но она уже помимо воли вошла в нас, заставляла понять: война идет, никуда от этого не денешься. И сразу же пришло ожесточение против тех, кто ее начал.