Пытался успокоить себя: у Гали и ее братьев хотя бы крыша над головой есть — хата цела, не сгорела. А у других... Но разве от этого может быть легче? Сколько еще наших советских людей стонут и страдают под фашистским игом! А мы топчемся здесь, вокруг села Долина, медлим почему-то, не наступаем. Даже вот нашли время с девушкой познакомиться. А ей-то до того ли? Я рассердился тогда на Щербину и на его жену за то, что толкнули меня на это нелепое знакомство.
— Ну все! — бросил резко. — У нас мало времени, пойдемте. Прощайте, — сказал Гале, боясь на нее взглянуть, и первым вышел из хаты.
После войны Галя мне рассказала, что проплакала тогда всю ночь от обиды на своих братишек, что так подвели ее. И еще от безысходности: на завтра не было для них ни крошки... И вдруг ранним утром, как в сказке, у порога хаты своей обнаружила полмешка картошки, полбуханки хлеба, банку консервов. Догадалась, конечно, кто прислал. Корила потом ребятишек и снова плакала от чувства благодарности — ведь с таким запасом продуктов можно было продержаться не одну неделю...
Работы в роте было немало, чуть ли не каждый день уходили в поиск две-три разведгруппы, но Галю и ее маленьких братьев мы не забывали. И я, и Щербина, и старшина Белых, и другие разведчики помогали им чем могли. В последнюю неделю декабря, чувствуя, что дивизия вот-вот пойдет в наступление, мы зашли к Гале попрощаться. Она расстроилась, благодарила нас за все доброе, желала счастья и скорой победы. И все время прятала свои красивые, голубые, в половодье слез глаза...
Попросила адрес.
— Алеша, я буду тебе писать, ладно? А ты отвечай, хотя бы иногда, если будет возможность.
— Хорошо, Галя... — пообещал я.
Уже на пороге я сказал ей как можно бодрее:
— Запомни, Галя, такие, как мы, не погибают, такие возвращаются!
— Запомню, — прошептала она.
Уходя, я еще долго чувствовал на себе ее взгляд...