После перевязки и нескольких глотков чая мне полегчало.
— Куда ж вы меня затащили? — спросил я, обращаясь сразу ко всем. — Куда штаб дивизии отошел? Где мы находимся?
Первым отозвался Ясырев:
— Где находимся, надо разобраться.
В этот момент послышался нарастающий гул. Мы прислушались.
— Снова танки... — тихо сказал Володя Седых, побледнев.
Ясырев присвистнул:
— Туча! Раз, два, три... пять, восемь, двенадцать, — считал он.
Я приподнялся.
— Кажется, по этому оврагу мы сможем до села добраться. Вот только немцы, наверное, нас опередят.
Забухали танковые пушки. От каждого выстрела земля вздрагивала, словно били ее огромной кувалдой. Затем где-то недалеко словно взвыли короткие сирены.
— «Катюши»! — сразу определил Ясырев.
Еще через несколько мгновений земля под ногами и вовсе ходуном заходила...
— Ага! — кричал наверху Ясырев. — Вот так поджарили их «катюши»!
На дне оврага остались только я да Володя Седых — остальные тоже полезли наверх.
— Танки горят, как факелы, товарищ лейтенант! — радостно докладывал Ясырев. — Девять штук!.. Остальные драпают...
Еще немного понаблюдав, он скомандовал:
— Все, братва! Спускаемся вниз, в самый раз нам в село прорываться.
Двинулись дальше, по оврагу. Четверо несли меня, Володя Седых ковылял сзади, опираясь на палку. Вокруг шла стрельба, и, если она приближалась или вспыхивала с новой силой, разведчики укладывали меня на снег, делали передышку, а Ясырев поднимался на кручу оврага и выяснял обстановку.
Под вечер, когда уже сгущались сумерки, он скомандовал:
— Стой! Товарищ лейтенант, наблюдаю большую группу людей. Похоже свои. Кажется, офицеры. Человек десять. По-моему, из штаба дивизии.
Я поднялся на локоть, попросил у Ясырева бинокль. Один раз достаточно было взглянуть, чтобы узнать сначала комдива, затем майора Петрова.
— Ребята, давайте ближе, метров за тридцать я поднимусь и пойду докладывать.
Трудно, ох как трудно дались мне те тридцать метров! Земля подо мной шаталась, палка с железным наконечником глубоко вонзалась в снег, и я ее то и дело выдергивал, хотелось швырнуть куда-нибудь подальше, но без нее я не смог бы передвигаться совсем. Каждый шаг, каждое резкое движение обостряли боль в ранах, и мне казалось, что осколки еще глубже впивались в мое тело.
И чем ближе я подходил к группе дивизионных офицеров, тем сильнее овладевала мною какая-то неясная тревога, она с каждым шагом нарастала, тормозила мое движение, и я даже подумал было, что, наверное, совсем не кстати лезу пряма в лоб, с фронта, со своим докладом. Да и о чем, собственно, докладывать? Я даже приостановился с этой мыслью.