Так и случилось. Ночью приехали три полковника и три солдата из МГБ, окружили дом, вошли. Дочь Евдокии Зинаида лежала в постели, увидела их и стала молиться, чтобы только ее забрали, а не мать и брата. Предъявили ордер на арест Зинаиды. Она, уходя, пала на колени перед образом «Взыскание погибших» (Матушкина вторая икона, заказанная ею художнику) и молилась (думала про себя, а оказалось, вслух): «Царица Небесная, мне никто не может помочь: ни мать, ни брат, – одна Ты, в руки Твои предаю мою жизнь!» Ее увезли. Сына Сергея лишили права работать по специальности, он устроился рабочим на завод.
Евдокия Михайловна мне дала прочесть письмо от Зинаиды, где она пишет с Колымы: «Мама, ты за меня не волнуйся, Мамусик (так они звали Матушку) меня везде охраняет и везде со мною». Матушка во сне явилась Зинаиде, и та поняла, что она умерла; написала письмо матери – точно, день ее смерти. Евдокия Михайловна говорила, что после ареста дочери и ее таскали на допросы на Лубянку, угрожали. Она поехала на Сходню к Матушке со своим горем, а та ей сказала: «Ты только не плачь, ты проси Царицу Небесную и молись Богу, а им ничего не отвечай, с ними не пререкайся. Молись Господу, Царицу Небесную проси, и больше тебе ничего не надо. Главное, чтобы ты не плакала, не волновалась. Зинаида не пропадет, вернется».
Всех знакомых допрашивали, запретили ходить к ним – «враги народа». Матушку выписали из Москвы, и последнее ее место жительства так и осталось на Сходне, где она и умерла.
Жизнь Матушки была скитальческой, без пристанища. В Москве она жила во многих местах, переезжала с места на место, кто возьмет. До войны долго жила у Жаворонковых на Ульяновской улице (до ареста отца Василия [10] ).
Жила на Пятницкой, у Никитских Ворот, в Петровско-Разумовском (на Соломенной Сторожке), в Сокольниках, в Загорске, в Царицыно и других местах. Жить – живи, а кроме Евдокии Михайловны, ее никто не прописывал, все боялись в то время.
Евдокия дала нам адрес Матушки, и мы поехали на Сходню. Дело было ранней весной, наверное, в марте, снег был сильный. Доехали мы на электричке, а дальше идти пешком с километр до ее дома. Дошли мы, к нам выходит хозяин: «Вы к кому?» «Да мы, – говорим, – к Матроне идем». – «А она, знаете, не принимает». – «Как же не принимает, мы столько времени шли…» – «А вы чьи?» «Да мы, – говорим, – тоже оттуда, где она родилась». – «Ну-ну, идите, своих она вроде принимает».
Это были ее последние дни жизни – она в мае умерла.
Вошли мы, а послушница ее говорит: «Она вас принять не может». У них был земляной пол в прихожей, а в доме деревянный; ну, мы с мамой упали на пол на колени и плакали, молились, очень плакали, что она нас не принимает, – значит, мы грешные.